попыток ответить.
— Привет.
— Лар…
Изо всех сил стискиваю хрупкий телефон в руке, пытаясь услышать, что там… Что там, за этим коротким словом?
Что?
— Я тебя люблю, Лар. Но это ты знаешь.
Вдох.
Выдох.
— Не знаю.
— Ну я же делал тебе предложение.
— Но ни разу не сказал, что любишь.
Он не отвечает. Между нами повисает пауза, наполненная гулким, словно мы в огромном пустом ангаре, звоном ложечек о фаянс и шипением эфира в динамике. Кажется, что все звуки записаны на старую поцарапанную пластинку.
Долгая, очень долгая пауза.
Раньше я бы ее нарушила любой, даже самой глупой болтовней. Но сегодня у меня язык прилипает к нёбу и как ни ищу, не могу найти ни одного слова.
— Знаешь, как без тебя темно и холодно? — говорит Александр задумчиво и тихо, словно самому себе. — Не представляешь даже.
Молчу, молчу, молчу.
— Ты мне забралась в сердце. Так глубоко… Глубже только дочь.
— Тебе нужна была только мать для ребенка, — немного невпопад говорю я.
— Ты через Динку проникла туда, куда я никого не собирался пускать, — тоже невпопад, словно не слыша меня, говорит Александр. — Зачем мне такая жена? С таким характером? Но ты пробила все слои брони, прошла насквозь и даже не заметила.
Он говорит мне то, что люди обычно говорят только в полном одиночестве. Обращаясь к кому-то — но точно зная, что этот кто-то не услышит.
Я знаю. Я и сама хотела бы сказать ему то, что шептала одинокими вечерами, прислоняясь лбом к холодному окну.
Вот это:
— Я же не перспективный или убыточный актив, который можно отрезать.
— Прости меня, — сразу же говорит он. — Я был дураком. И конечно, я не думаю, что тебя можно сравнивать с бизнесом. Мне было очень больно из-за тебя с Робом. И больно, что ты отказалась выйти замуж. И казалось, что Дину ты любишь больше… Что Дину ты вообще любишь. Наверное, я ревновал тебя даже к ней. Но без тебя еще больней. Постоянно.
Роберт зачем-то сует мне в руку салфетки. Я смотрю на них с недоумением, а потом понимаю — я и правда плачу.
Вытираю глаза и смотрю на черные пятна туши на белых бумажных комочках.
— Тебе нужна была только мать для Дины.
— Мне нужна была только ты. Чтобы не приходилось думать, кто мне нужен — мать для Дины или жена для меня. Ты такая единственная, с кем не нужно выбирать. Дина тебя нашла. А я все просрал.
— Да.
Надо добавить что-то еще, но я не могу — горло сжимается, и я замолкаю.
Он тоже молчит.
Я смотрю в свою чашку с горячим шоколадом. Я смотрю мимо своей чашки с горячим шоколадом. Я смотрю сквозь свою чашку с горячим шоколадом.
Я вижу что-то там, в глубине Земли. Горячее, темное и соленое.
— Я не могу без тебя, Лар.
Вдох. Долгий вдох. Молчу.
— И Динка не может. Она не смеется совсем. Спасибо, что хотя бы разговаривает, а то совсем беда.
Горло перехвачено спазмом, мне надо сказать, но я не могу.
Не могу.
Могу?
— Ты забыл мой подарок.
— Да. Но у меня в телефоне осталось твое фото. Я его распечатал, а Динка увидела и отняла. Теперь у нее над кроватью висит твой портрет, она тебе вечерами читает книжки и жалуется на жизнь.
— Тоже мне, нашли Ленина, — шучу я нелепо.
Он, конечно, не отвечает.
Краем глаза вижу, как Роберт жестами отгоняет от столика официантку. Она продолжает настаивать, он встает и сам относит наши чашки к стойке. Возвращается, быстро протирает тряпкой стол и снова уходит.
— Как твоя работа? — спрашивает Александр странно сдавленным голосом.
— Прекрасная! — искренне говорю я. — Лучшее место! Спасибо тебе.
— Жить успеваешь?
— Представляешь, меня из офиса выгоняют ровно в шесть!
— Правильно делают. Тебя ждут дома.
— Меня никто не ждет дома.
И снова выматывающая, неловкая пауза. Словно нам не о чем говорить.
Хотя нам слишком о многом нужно поговорить.
— Если в Питер возвращаться, опять придется няню искать, — тихо, словно самому себе говорит Александр.
— В Петербург, — поправляю я.
— Что?
— Настоящие петербуржцы ненавидят сокращение Питер.
— Ты настоящая?
— Ага…
Я начинаю улыбаться. Сама не понимаю почему.
Стискиваю трубку в пальцах, чувствуя, как она раскаляется до адских температур — и улыбаюсь.
— Лар…
— А?
Пауза.
— Лара-а-а-а…
— А-а-а-а-а?
— Забери у Роба ключи. Мы послезавтра будем дома.
Молчу. Секунду. Две. Три. Пять.
— Заберу.
Я не знаю, кто первый отключается.
Подошедший Роберт забирает у меня из руки телефон и кладет на стол экраном вниз.
Садится. Смотрит на меня, поставив локти на стол и опираясь подбородком на пальцы.
— Разве что-то изменилось за этот разговор? — спрашивает он.
— Нет, — говорю я, все еще улыбаясь. — Он остался авторитарным, упрямым и ревнивым.
— Но ты вернешься к нему?
Втягиваю носом воздух.
— Давай ключи.
Роберт лезет в карман и выуживает из него знакомую связку с фиолетовой таблеткой от двери парадной.
Я встаю, надеваю куртку, убираю ключи в карман. Наматываю шарф.
Мы вместе выходим на улицу.
Глядя на то, как водитель разворачивает на узкой дороге его «аурус», чтобы подогнать ко входу, Роберт спрашивает, не глядя на меня:
— Лар, но все-таки — почему не я?
В ледяном февральском воздухе уже чувствуются отголоски оттепели, хотя до настоящей весны еще месяца два. Я дышу и не могу надышаться этим ветром, в котором прячется надежда.
— Ты много для меня сделал, Роб, — говорю я. — Это очень круто. Я это ценю, правда…
— Но?
— Но ему я нужна. По-настоящему нужна. И Дине.
— Знаешь, что? — говорю я. — Зайца мы сейчас все-таки постираем.
Не понимаю, почему Александр начинает хохотать.
Встаю с корточек — Дина милостиво соглашается отпустить мою шею.
Заяц Ой замызганный и даже пованивает, но это исправимо.
Наверное, все исправимо, раз я тут, в этой квартире. Пришла с утра — думала, будет неуютно и неловко, но вместо этого взялась за уборку, заказала пироги с доставкой, сделала для Дины настоящее ризотто, поставила цветы в вазы, выбросила осколки чашки и чуть не пропустила момент, когда открылась дверь и маленький бесенок с визгом рванул ко мне обниматься.
Теперь я выпрямляюсь и смотрю через всю гостиную на Александра.
В светлом шторме глаз не угадать чувств, но мне кажется, что я слышу стук его сердца. В порывистых движениях, в быстрых шагах, когда он преодолевает несколько метров между нами и стискивает меня в горячих
