Алексей вернулся в комнату, медленно и тихо выдвинул верхний ящик письменного стола, достал рисунки. «Вот же, было», — подумал, перебирая. Долго рассматривал, как будто заново, как будто чужие. Подумал: может, выбросить все это, к чертям, в мусорную корзину, тогда будет проще, быстрее забудется. Ведь не слишком удачные, несовершенные рисунки. Лицо, не поддающееся описанию. Ни словами, ни карандашом. Может быть, нотами? Только нот он не знает, а жаль — неплохая, наверное, получилась бы музыка. Странная, ни на что не похожая, если бы он мог… А может быть, все-таки красками?
«Четыре часа утра», — шепнул голое рассудка. «Самое подходящее время…» — ответил ему Алексей не слишком уверенно, не потому, что время было неподходящим, а потому, что не знал зачем. Зачем, почему, откуда это вдруг взялось, накатило, накрыло с головой так, что не продохнешь, не глотнешь кислорода, пока не отпустишь на волю, не выпустишь наружу, на свет то, что устало таиться во мраке. Достал палитру, подготовил кисти — торопливо, натянул холст на мольберт, пылившийся за шкафом уже много месяцев подряд. Истосковавшаяся кисть скользнула по холсту — мазок, еще мазок, черной краской…
На следующий день он проснулся, когда за окном уже светило яркое солнце. Все так же мигала, умирая и снова возрождаясь, поблекшая от дневного света точка на табло электронных часов, привычно отсчитывая секунды. Растаял в обжигающих лучах солнца розовый рассвет — последнее, что он запомнил перед тем, как этот долгий день наконец завершился, превратившись в сон. Настал новый день — такой же, как сотни уже прожитых и непрожитых. Ничего не изменилось. Алексей перевел взгляд вправо — нет, все-таки что-то изменилось. Не было раньше здесь этого холста, заполненного черной краской. Полностью, без просвета, без полутонов — только черная краска на прямоугольном холсте, распластавшемся на мольберте.
Умылся, позавтракал привычно на кухне с мамой и пошел снова рисовать.
— Я пойду рисовать, мама, — сказал все-таки, не хотел говорить, но не выдержал.
— Рисовать? — переспросила она, тревожно по привычке уже вглядываясь в глаза сына. — У тебя, кстати, ночью свет горел, я заметила. Ты что делал?
— Рисовал.
— Не закончил, значит?
— Почти. Так, штрихи кое-какие осталось набросать. Хочешь, посмотри…
Анна Сергеевна послушно вошла в комнату вслед за Алексеем и долго смотрела на результат его ночного вдохновения. Заметила скептически:
— Леш, это ж уже давно было нарисовано.
— То другое было. А это — мое, — ответил он, улыбнувшись. На душе отчего-то было легко в этот день.
Как будто на самом деле удалось ему освободить что-то таившееся в беспросветном мраке.
— И что, теперь красный рисовать будешь?
— Мам, не иронизируй. Это фон, между прочим. На нем будет картина.
— А почему такого цвета?
— А потому что такого. Такого, и никакого другого. Я ведь понятно объясняю?
— Куда уж понятнее. Ладно, рисуй, — вздохнула Анна Сергеевна. — Я пойду схожу к соседке, она на пироги звала. Не буду тебе мешать.
— Да ты мне не мешаешь. Никогда не мешала.
— Леш, ты не обижайся на меня…
— За что? — искренне удивился он.
— Ну за сахар.
Алексей улыбнулся.
— Ну что ты, мама.
Весна пришла как-то незаметно, сменила зиму за одну ночь — в ту ночь вьюжило, свистело за окном, потом забарабанили по стеклу капли, а утром — потекли с крыш. Алексей шел по улице, вдыхая весну, на душе щемило, как это обычно бывает в первые дни после зимы. Как это обычно бывает всегда, подумал Алексей, потому что за прошедшие шесть месяцев успел уже привыкнуть к тому, что на душе щемит всегда. Он шел по улице домой, собираясь зайти по дороге в продуктовый магазин, теребил пальцами в кармане маленькую бумажку — список продуктов, которые успели кончиться за неделю. Почти дошел до магазина и вдруг увидел в толпе знакомое лицо. Даже не понял сначала, кто это, подумал просто, что лицо на самом деле знакомое, остановился, чтобы дать себе время на размышление, а потом услышал голос, тоже знакомый:
— Привет.
И понял наконец, что это Людмила.
— Привет, — ответил, силясь сообразить, что за чувство он сейчас испытывает. Пытаясь понять, что сказать дальше, и понимая с досадой, что сказать в общем-то нечего.
— Как живешь? — поинтересовалась она, он ответил, что живет нормально, и почему-то они пошли вместе дальше, по дороге к его дому, разговаривая о чем-то, и слова, как ни странно, находились. Он открыл дверь ключами, она вошла следом, увидела кошку, ничего не сказала.
— Мамы, кажется, нет дома. — Алексей прислушался. — Наверное, опять в гости ушла к своей подружке.
— Ты так смешно говоришь, к подружке, как будто она девчонка маленькая, — улыбнулась Людмила. — Алеша, ты не изменился совсем.
— А с чего бы мне измениться? — спросил он, подумав: и правда, с чего?
Она прошла следом за ним в комнату. Опустилась в кресло, мельком лишь взглянув на портрет, приколотый к стене канцелярскими кнопками.
— А в жизни у тебя тоже ничего не изменилось? Все по-прежнему?
— Я бы не сказал, что по-прежнему. Работу поменял, отца вот похоронил полгода назад. Да ты знаешь, наверное…
— Знаю, — ответила она. — А я вспоминала про тебя часто.
— Да? — спросил он, опускаясь в кресло напротив. Больше сказать в самом деле было нечего.
— Да, вспоминала, — продолжила она, как будто не замечая его не слишком бурной реакции на свои слова. — Вспоминала, как мы познакомились с тобой в парке. Как ты меня рисовал. Теперь вот другую рисуешь… — Она бросила короткий взгляд на портрет на стене. — Что-то фон у тебя такой мрачный.
— Вот такой.
Людмила помолчала некоторое время, и молчание это было неловким, каким-то колючим.
— Ты с ней сейчас?
— Нет, не с ней.
— А с кем?
— С мамой, если я вообще правильно понял, о чем ты меня спрашиваешь.
Они поговорили еще какое-то время, Алексей заварил на кухне чай, принес в комнату на подносе вместе с румяными пирожками, теплыми еще, испеченными к его приходу. После чая она поднялась, поправила густые, гладкие, всегда блестящие, ухоженные волосы.
— Ладно, я пойду. Приятно было…
— Мы вроде как уже давно знакомы, — улыбнулся Алексей.
— Давно, — согласилась она, ответив на его улыбку, — а кажется, вчера только все это было.
Он проводил ее до двери. Уже выходя, она обернулась и спросила как-то слишком спокойно:
— Может, я еще как-нибудь зайду?
— Зайди, — ответил он так же равнодушно. Она пришла на следующий же день.
Пришла, принесла с собой аромат весны и целый ворох фотографий, привезенных из новогодней поездки в какую-то Богом забытую деревню. Они сидели втроем на кухне с мамой, Анна Сергеевна улыбалась, но Алексей все же время от времени ловил ее тревожные взгляды, понимал и не понимал эту тревогу, догадывался и не знал, чем она вызвана. Рассматривал внимательно фотографии.
