— Рита, вам какой чай заварить, черный или зеленый? — выглянула из кухни Ольга Матвеевна. Жакет от трикотажного темно-серого костюма она сняла, поверх светло-серого свитера и прямой юбки повязала клетчатый передник с красной отделкой и в этом сочетании красно-серого выглядела если не моложе, то гораздо свежее и ярче Риты в ее черном наряде.
— Зеленый, — ответила Рита, поспешно отворачиваясь от зеркала, и пошла на кухню.
— Садитесь вот сюда, в уголок, — показала Ольга Матвеевна на самое, по Ритиным ощущениям, уютное место. — Сюда садитесь, Рита, здесь удобнее будет. Какой пирог порезать, с капустой или с яблоками?
— Ох, все равно! Я так есть хочу! — Рита втиснулась в уголок, понаблюдала, как Ольга Матвеевна нарезает пироги, и попросила:
— Ольга Матвеевна, а вы не могли бы говорить мне «ты»?
— Конечно, Риточка, с удовольствием! Я, знаешь ли, устала уже тебе «выкать». Мне вообще очень трудно симпатичным мне людям «вы» говорить. Какой кусочек положить, этот, этот? Положу-ка я оба! — решила Ольга Матвеевна, посмотрев, каким взглядом провожает Рита движения ее рук, и придвинула Рите тарелку с двумя пышными кусками.
Рита ухватила первый, с капустой, откусила и аж замычала от удовольствия:
— М-м-м, вкусно как! Никогда не умела пироги печь. Научите, Ольга Матвеевна?
— Научу, ты почаще в гости забегай, — убрала Ольга Матвеевна в духовку оставшиеся куски. — Глядишь, еще и откормлю тебя, а то что-то ты исхудала. Вон, лицо как осунулось.
— Если такими пирогами кормить будете, вмиг растолстею! — Рита отхлебнула чаю, откинулась к стене и, дожевывая, критически осмотрела второй кусок, с яблоками. Нет, она явно переоценила свой аппетит. Пирог с яблоками в нее сразу не влезет.
— Рита, смотрю на тебя, и мне представляется маленькая крепенькая девчушка с толстыми косичками, — сказала Ольга Матвеевна, отпив чаю из своего бокала.
— Точно, именно такой я и была в детстве, — кивнула Рита, — маленькая толстушка с отменным аппетитом!
— А у меня Матвей всегда плохо ел. Малышом еле-еле его уговаривала ложечку съесть «за маму», когда подрос — от книжек не могла оторвать. Не проследишь — так и будет весь день ходить голодным романтиком.
— Да? А мне показалось, что у него хороший аппетит, — задумчиво протянула Рита, поневоле втягиваясь в разговор на щекотливую для нее тему. И даже улыбнулась слегка, вспоминая, как наворачивал Матвей закуски в восточном ресторане. — И что он прагматичный человек и совсем не романтик.
— Ошибаешься, Риточка, ты не представляешь, как ты ошибаешься! Мотенька — очень тонко чувствующий, очень ранимый человек! — встрепенулась Ольга Матвеевна. — Иногда он старается изображать какого-то супермена, суровость на себя напускает всякую. Но это, я-то знаю, игра, кокон, маска защитная!
— Мам, может быть, ты уже перестанешь обсуждать меня? Сама ведь учила — говорить о человеке в третьем лице в его присутствии неприлично, — раздалось от кухонной двери.
Рита поперхнулась чаем и зашлась в жестоком кашле.
— Еще более неприлично появляться привидением в ночи и пугать девушек до слез. — Ольга Матвеевна невозмутимо поставила на стол свою чашку. А Рита, прокашлявшись, подняла на Матвея глаза полные слез — выступили от удушья — и сказала:
— Привет!
Решение ехать к матери пришло к Матвею внезапно. Там, на кладбище, почувствовав полную, глобальную усталость, он ощутил не менее глобальную тоску от мысли, что он сейчас вернется в свою гулкую и пустую квартиру на Юго-Западе. Интересно, чем он думал, когда покупал этот плацдарм под названием «квартира-студия в стиле хай-тек»? Наверное, тем же самым, чем думал, когда начинал роман с Дунечкой. Тогда ему казалось, что белые стены, хромированные полки, ножки и детали кресел, трубчатые светильники, стеклянные раздвижные перегородки и кухонный угол, похожий на бар со стойкой и высокими стульями, — это то, что надо. Самый подходящий антураж, совершенное обрамление успешного современного мужчины. Потом, просыпаясь по утрам в гулкой пустоте, будто на каком-нибудь вокзале, Матвей стал подозревать, что с квартирой он дал маху. Чувство «то, что надо» стало уходить, взамен полезло ощущение дисгармонии, то самое его видение выпирающих болтов и плохо подогнанных зубчиков.
Наверное, он очень скоро дозрел бы до мысли сменить квартиру, но тут в его жизнь ворвалась Дунечка. Она внесла в студийный антураж свои штрихи вроде белой медвежьей шкуры у кровати (откопала в какой-то комиссионке по несусветной цене), кресла-качалки возле хромированно-стеклянных стеллажей с книгами (плетеное уютное кресло диссонировало с холодным хай-тековским дизайном квартиры, но Матвею оно понравилось) и набора разноцветных ликеров на барной стойке. И Матвей смирился со своим жилищем, в котором некоторое время просыпался не один. Когда же Дунечку он из своей жизни убрал, отвращение к собственному дому вернулось. Мало того, как-то в один из тоскливых вечеров, когда его из своей жизни убрала Рита, он попытался мысленно поселить ее в своей квартире. И аж содрогнулся от нелепости полученной картины. Рита в этом хай-теке представилась ему птицей, попавшей в набитую пружинами и осколками стекла клетку.
Поэтому Матвей твердо решил, что в ближайшее время займется квартирным вопросом. Спасаясь от неуюта своей студии, в которой он только и мог, что гонять по кругу мысли о собственном таланте попадать впросак, Матвей пару раз съездил ночевать к матери. У мамы дома было хорошо. Пусть не так просторно, как у него, но тепло, уютно и спокойно. И чего, спрашивается, ее вчера угораздило завести этот разговор про Риту? Как она сказала? «Она — настоящая, цельная, очень искренняя. И очень порядочная. Матвей, поверь моим ощущениям, я в людях разбираюсь. И думаю, что только полный идиот может упустить такую девушку. Я тебя к таковым не отношу». — «Ну и напрасно! — ответил он матери. — Только такой идиот, как я, мог втянуться в эту историю с криминальным душком. И твоя Рита не такая овечка, как тебе кажется. Она — себе на уме. И я ей больше не нужен». Мать хотела продолжить, но Матвей закрыл тему и решил про себя, что не будет пока сюда ездить. Что он может объяснить матери, если себе ничего объяснить не способен? Почему Рита замкнулась и выбросила его из своей жизни? Почему ему до сих пор чудится запах ее волос, снится мягкая упругость ее тела? И почему он не может себя заставить набрать номер ее телефона, почему боится услышать равнодушное «А, это ты?».
Однако, поспешно уехав с кладбища, Матвей так явно представил свое похожее на ангар жилище, что руки сами собой повернули руль в другую сторону, и очень скоро он выезжал с МКАД на Ленинградское шоссе и парковался возле подъезда матери и взлетал на седьмой этаж. Когда открыл квартиру и вдохнул запах корицы, на него снизошло такое умиротворение и навалилась такая усталость, что Матвей, как был, в обуви, протопал в комнату, сдирая на ходу дубленку. В комнате сбросил ее на кресло, скинул ботинки и, рухнув на диван, укрылся пледом и провалился в тяжелый темный сон. Поначалу — без сновидений, а потом ему приснилось, будто он плывет на паруснике. Впереди — земля, с берега кто-то машет ему руками. Матвей попытался вглядеться в далекую фигурку. Она, как это случается во сне, вдруг приблизилась, и он разглядел, что это Рита.
