– Всего-то? Ну и что ты взъелась? У тебя фактура другая, чем у Юльки. В ней стервозности больше, она мужик в юбке. То есть в джинсах. Она режиссер, все правильно. И Идалия тоже режиссер в определенном смысле. Стоило меня будить?
– Мама, ты не спала! И не делай вид, что не понимаешь! Он назвал меня дурой! – вспылила Александра.
– Не поверю. Придумываешь ты, – отрезала Марианна Сергеевна.
– Ну, не прямо назвал, конечно. Но ты понимаешь, я, по его мнению, красивая, и все. Пустая дура. Кукла. Ни ума во мне нет, ни склонности к интриге, ни характера.
– Выдумываешь ты, Сашка. И не морщи так лоб, морщины будут. Просто злишься на него, что у тебя с ним не получилось.
– И это тоже, – исподлобья глядя на мать, кивнула Саша.
– Ну и наплюй, не последний мужик в твоей жизни, – потянувшись, посоветовала Марианна Сергеевна. – В Италию тебя свозил, шмоток накупил. Не в этом дело, конечно, но все равно… красиво. Мне бы твои годы и твою внешность, я бы вообще такими вопросами не заморачивалась – ну попался один дурак, не оценил в полной мере. И черт с ним, сколько их еще будет, Сашуня!
– Не в этом дело, – упрямо повторила Саша. – Он меня не считает ни женщиной, достойной внимания, ни хорошей актрисой. Сволочь!
– Сволочь, конечно, – охотно согласилась Марианна Сергеевна. – Так что ж нам с тобой теперь, пойти морду ему набить?
– Я пойду к нему и скажу, что с ним все из-за денег. И я, и Ирка, и эта его, вокруг которой он хороводы водит. А как мужик он – ноль без палочки.
– Ну и дурочка ты, Сашка! – засмеялась Марианна Сергеевна. – Ты недавно фильм «Девчата» не пересматривала? Повариха любит лесоруба, а потом узнает, что он с ней на пари любовь закрутил. Во-первых, он тебе не поверит. Потому что и ты не из-за денег, и Юлька. Даже Ирка, и та больше ради спортивного интереса и для пополнения коллекции. А потом, если за деньги, то что в этом для мужчины обидного? Деньги – это часть его статуса, его, можно сказать, продолжение. Ты знаешь, кстати, что он не просто директор, а собственник контрольного пакета акций завода? Дядя ему передал. Это такие деньги, зайка моя, что любого урода в секс-символ превратят. И на самом деле мужики в этом ничего зазорного не видят, говорят только. Жаль, конечно, что сорвался с крючочка, ну да ничего не поделаешь. А говорить ему не надо ничего. Только врага наживешь.
– Но я хочу… Я хочу… – в бессильной злобе сжала кулачки Саша. – Убила бы его!
И расплакалась навзрыд, как маленькая.
Марианна Сергеевна гладила ее по спине, то посмеиваясь, то сочувственно шепча ей на ушко что-то успокаивающее. Постепенно Саша перестала всхлипывать.
– Ну вот и умница, – похвалила ее мать. – Я тебя, зайка, понимаю, но реветь – последнее дело. Только цвет лица испортишь. И гадости говорить посторонним дядям тоже не надо. По-другому надо, если уж очень хочется. Изящно. Незаметно. И чтоб наотмашь. Вот как раз как Идалия.
Саша подняла голову, с недоверием глядя на мать.
– Да-да, не смотри на меня так, дорогая. Зря ты на него так обиделась. Он прав, от Идалии в тебе мало что есть. Это, знаешь ли, отдельный талант.
– А как надо? – спросила Саша.
– Не знаю. Пока не знаю, – задумчиво ответила мать. – Подождать надо. Может, и подвернется что. Только ты не ори на всех углах. И не шипи на него. Улыбайся. И думай головой. И я подумаю. Пойдем, Сашуня, кофе пить? Самое то во втором часу ночи!
– Макс, я очень тебя прошу: во втором акте не надо никаких замогильных интонаций. Ты же не кентервильское привидение, которое пугает новых хозяев дома.
– У-у-у!!! – передразнила Ирина, и все актеры, столпившиеся после спектакля за кулисами, с облегчением зашумели.
– Вот именно! Я тебя об этом уже просила, кстати, – не стала отвлекаться Юля. – Юра, когда ты впервые заговариваешь с Идалией, не надо на этом акцентировать внимание. Все как бы само собой, грань между тем, кого она видит в реальности, и теми, кого вспоминает, стирается незаметно, понимаешь? Да и еще вот что: девочки, сиделки, когда вы поворачиваете кровать в последней сцене, не смещайте ее, свет-то мы выстраиваем по центру. Вообще всем спасибо, сегодня все молодцы. До завтра!
Все потянулись в гримерки, но Юля ухватила Петю за рукав:
– Петя, если ты не торопишься, зайди ко мне, пожалуйста.
– А вас, Штирлиц… – начал было ехидно Макс, но, получив увесистый тычок в спину от Тарасовой, ускоренно вылетел в коридор.
– Взяли моду – стоять на дороге, – проворчала ему вслед директор. – Иди-иди, переодевайся. И не вздумай к Петьке приставать.
Когда десять минут спустя Петя зашел в кабинет главрежа, на котором по-прежнему красовалась табличка с фамилией «Удальцов», Юля уже стала собой, в вечных джинсах и рубашке в мелкую пеструю клетку, а об Идалии Полетике напоминал только белый шифоновый шарф, брошенный на край дивана.
– А, это! Я зацепила случайно, возьму домой зашить, – устало проследила его взгляд Юля. – Садись, поговорить надо.
Петя уселся на диван – подальше от шарфа и от Юли, – насупился, как двоечник в кабинете завуча, заранее предвидящий, о чем пойдет разговор.
– А что? Ничего не случилось… – проворчал Петя, стараясь, чтобы голос звучал независимо.
– Петя, я не хотела при всех… Что сегодня с тобой? Мы же все обговаривали, у тебя все получалось. Премьеру ты отлично отработал. И вдруг у тебя не влюбленный поручик, а мрачный тип демонического вида. Чего это вдруг? И вообще в последнее время…
– А чего она? – вдруг с детской обидой поднял на нее глаза Петя. – У него жена, ребенок маленький. Вот за своей женой бы и бегал.
Юля вздохнула, побарабанила пальцами по столу. Разумеется, она догадывалась о причинах, по которым Петя вдруг стал нервным и мрачным, тусклым, как будто в нем погас огонек. Да и мудрено было не догадаться – Татьяна и Максим после возвращения из Турции даже не пытались скрывать свои отношения. Юля только головой качала, наблюдая, как безрассудно бросилась Таня в этот подвернувшийся роман, у которого, все были уверены (и она сама понимала), вряд ли есть будущее. Макс, ветреник и местный плейбой, менял свои симпатии примерно раз в квартал. Но Тане и не нужно было будущее. У нее болела душа именно сейчас, и чтобы ее не выжгло изнутри обидой, Таня придумала себе роман. А недалекий Макс, как всегда, приписал легкую победу своей неотразимости. По глупости он даже поддразнивал Петьку, а Таня, всегда старавшаяся относиться к Пете бережно, будто не замечала ничего.
Петька самозабвенно страдал, и это тоже всем было заметно.
– Петя… Послушай… Ты же взрослый человек… – начала она.
Но Петька мгновенно ощетинился:
– Всегда так говорят, когда имеют в виду, что я еще сопливый щенок. И вы тоже, да?
