Эмма укоризненно посмотрела на него и тихо усмехнулась:
– Почему же «никогда», дурачок? Что с тобой сегодня? Не ты ли мне всегда твердил, что собираешься дожить до девяноста лет?
– Эх, милая, у меня что-то возникли сомнения. Эмма сделала вид, что не услышала его слов, и поспешно продолжала:
– Шейн обязательно устроит свою жизнь, но только тогда, когда созреет для этого шага.
– Да, пожалуй. – Блэки медленно покачал своей огромной седой головой старого льва. Его лицо приобрело выражение беспомощности. – Нынешнее поколение – ну, не знаю, Эмма, порой они ставят меня в тупик. Они, по-моему, сами создают себе проблемы.
Эмма замерла, неотрывно глядя на него. Говорил он вообще или имел в виду кого-то в частности? Неужели он догадался о чувствах Шейна к Поле?
– А разве мы были другими? Наше поколение ничуть не лучше, дорогой мой Блэки. Подумай – и тебе придется со мной согласиться, сам знаешь. – Эмма улыбнулась, и веселые искорки зажглись в ее мудрых зеленых глазах. – Кто создавал себе большие проблемы, чем я, в определенные периоды моей жизни?
Ему не удалось сдержать смех.
– Что верно, то верно. А я-то – все болтаю про Шейна и не спросил, как дела у Полы. С ней все в порядке?
– Похоже, сейчас у нее, бедняжки, забот по горло. Однако, кажется, Джим пошел на поправку. Искренне надеюсь на это – ради блага их обоих. Пола до смерти перепугалась за него, и я тоже.
– Я как раз собирался спросить насчет Джима. – Блэки как-то странно посмотрел на нее и немного замешкался. – Как долго ему еще находиться в сумасшедшем доме?
– В психиатрической клинике, – поправила Эмма. – Месяца полтора.
– Как долго! Боже, Эмма, какое тяжелое испытание для Полы. – Он потер рукой подбородок и устремил на нее пронизывающий взгляд. – Но он ведь поправится?
– Ну, конечно! – ответила Эмма как можно увереннее, но в ее душе тоже шевелились сомнения.
Затем Эмма улыбнулась одной из своих самых чарующих улыбок и сменила тему:
– Мы решили, что нам не стоит больше пускаться в путешествия, но не хотел бы ты погостить в моем доме на юге Франции? Нынешним летом, Блэки, может, в середине июня, после свадьбы Эмили и до бракосочетания Александра в июле. Что скажешь?
– Звучит заманчиво. Моим старым косточкам может пойти на пользу немного солнечного тепла. Подобно тебе, в последнюю пару недель я ощущал холод северного ветра. Честно говоря, мне даже показалось, что я заболеваю.
– Ты плохо себя чувствуешь? – с тревогой в голосе спросила Эмма.
– Да нет, хорошо. Не суетись вокруг меня, дорогая, ты же знаешь, я этого терпеть не могу. – Его широкий кельтский рот дрогнул в доброй улыбке. – Ничего не поделаешь, мы оба уже не дети. Мы очень, очень стары. – Он фыркнул от смеха, глядя на нее удивленными и в то же время ехидными глазами. – Две старые клячи, вот мы кто, Эмма.
– Говори только о себе, – отрезала она, но и ее лицо лучилось добротой.
Их беседу прервало появление миссис Пэджетт, экономки, которая объявила, что обед подан.
По дороге из библиотеки в изящную овальную прихожую Эмма, подобно Шейну, отметила, что сегодня из походки Блэки исчезла привычная легкость. Ей пришлось замедлить ход, чтобы он не отставал, и ее по-настоящему охватила тревога.
Во время обеда она заметила, что он не столько ест, сколько ковыряет в тарелке. Похоже, он потерял аппетит и, что уж совсем на него не похоже, едва пригубил из своего стакана красного вина. Но она промолчала, решив про себя взять инициативу в собственные руки. Завтра она позвонит доктору Хэдли и попросит его приехать и тщательно осмотреть Блэки.
Некоторое время Блэки еще распространялся о Больших национальных скачках, и Эмма не перебивала его, зная, как важна для него одержанная победа. Но вдруг он резко сменил тему разговора, заметив:
– Мне всегда казалось странным, почему Шейн никогда не интересовался никем из твоих девочек, Эмма. Когда они росли, я одно время думал, что в один прекрасный день они с Полой поженятся…
Эмма затаила дыхание. Был миг, когда она едва не поделилась с ним своими сомнениями, но потом передумала. Если он узнает о любви Шейна к ее внучке, он только расстроится. Тем более что Пола, судя по всему, не отвечает на его чувства. Блэки не перенесет мысли о несчастье Шейна.
Она потрепала его лежащую на столе руку.
– Похоже, из-за того, что они всю жизнь рядом, они стали относиться друг к другу, как брат и сестра.
– Да, вероятно. Но как было бы здорово, если бы они поженились, верно, дорогая?
– О да, Блэки. Просто чудесно.
После обеда миссис Пэджетт напомнила Блэки, что у нее сегодня свободный вечер, и попрощалась. Медленным шагом Блэки и Эмма пересекли прихожую и вернулись в библиотеку. Эмма налила ему коньяк, а себе – ликер.
Некоторое время они молча пили, каждый уйдя в свои мысли, но, как всегда, ощущая близость друг друга. Затем Блэки сказал:
– Не поставить ли нам какую-нибудь пластинку? Давай послушаем старые мелодии, которые мы так когда-то любили.
– Отличная мысль. – Эмма встала, подошла к маленькому шкафчику, внутри которого стоял стереопроигрыватель, и перебрала стопку пластинок. – Боже, я и не знала, что ты до сих пор ее хранишь… Старые ирландские баллады в исполнении Джона Маккормака, что я подарила тебе давным-давно. Поставить?
– Почему бы и нет? – Когда она вернулась на место, Блэки слабо улыбнулся ей, а затем похвалился:
– У меня ведь до сих пор еще хороший голос. Если хочешь, я подпою.
– Мне всегда нравился твой сочный баритон. Заиграла музыка, и Блэки, как обещал, иногда подхватывал старые мелодии, но голос его прерывался и дрожал, и в основном он только мурлыкал себе под нос.
Когда пластинка подошла к концу, Эмма заметила:
– Эти песни вызывают столько воспоминаний… особенно «Денни бой». Никогда не забуду тот вечер, когда я искала тебя, убежав из Фарли-холла. И нашла в кабачке «Грязная утка». Ты пел именно ее, причем так старательно, словно от этого пения зависела твоя жизнь. О, Блэки, ты выглядел так замечательно, стоя около пианино, – настоящий артист. Погорелого театра.
Он улыбнулся.
Эмма остановила на нем ласковый взгляд, отметив про себя и его волнистые волосы, по-прежнему густые, но белые как снег, и лицо, словно высеченное из камня, помеченное печатью возраста, и вдруг она увидела его таким, каким он был в молодости в тот вечер в кабачке. Блестящие черные кудри, буйными волнами обрамляющие загорелое лицо, искрящиеся черные глаза, белые зубы, сверкающие меж розовых губ, – вся его породистая красота, еще больше подчеркнутая светом горящих газовых ламп.
Эмма подалась вперед и спросила:
– Ты помнишь тот особенный вечер, Блэки?
