Девушка стиснула руку Люка.
– Смотри не проболтайся. Ни мои родители, ни Марсия не знают.
– Я никому не скажу. Но если вдруг опять накатит, лучше обратись к кому-нибудь поумней, чем я. К человеку, который знает, что посоветовать. Может быть, тогда будет легче.
– Да, ты прав. Но надеюсь, такого больше никогда не случится.
Они сидели молча, София чувствовала тепло его тела.
– И все-таки я думаю, что ты совершенство, – повторил Люк, заставив девушку рассмеяться.
– Ты мне льстишь, – посмеялась она, запрокинула голову и поцеловала молодого человека в щеку. – Можно кое о чем тебя спросить?
– Конечно.
– Ты сказал, что твоя мама хотела удвоить поголовье, а когда я спросила зачем, ты ответил, что у вас нет иного выбора. Что случилось?
Люк провел пальцем по ее руке.
– Долгая история…
– Опять?! Это как-то связано со Страхолюдиной?
София почувствовала, как Люк напрягся, хоть и на одну секунду.
– С чего ты взяла?
– Считай, что у меня развита интуиция, – ответила она. – Ты и о нем не рассказал, вот я и предположила, что эти две истории связаны.
Девушка помедлила.
– Я права?
Она услышала, как Люк глубоко вздохнул и медленно выдохнул.
– Я думал, что знаю его привычки, – сказал он. – И я действительно их разгадал. Отчасти. В середине заезда я совершил ошибку. Слишком сильно наклонился вперед в ту самую секунду, когда Страхолюдина откинул голову назад, и от удара я потерял сознание. Когда я свалился, он принялся таскать меня по арене. Я вывихнул плечо, но это было не самое худшее… – Люк почесал небритую щеку и продолжал – спокойно, почти бесстрастно: – Пока я лежал на земле, бык снова напал, и мне здорово досталось. Некоторое время я лежал в реанимации, но врачи совершили чудо. Можно сказать, повезло. Когда я очнулся, то пошел на поправку быстрее, чем они думали. Но все-таки долго пришлось лежать в больнице, потом еще месяцы реабилитации. А мама…
Он замолчал. Хотя Люк говорил безэмоционально, София почувствовала, что ее собственное сердце бешено заколотилось, как только она попыталась вообразить себе последствия неудачной скачки.
– Моя мать… поступила так, как поступило бы большинство матерей. Она сделала все, чтобы обеспечить мне наилучшее лечение. Но я обходился без страховки – ковбоям никто ее не дает, потому что это слишком опасное занятие. По крайней мере раньше было так. Устроители турне обеспечивают минимальную компенсацию – разумеется, денег не хватило бы, чтобы покрыть расходы на лечение. Поэтому маме пришлось заложить ранчо. – Люк замолчал, вдруг сделавшись старше своих лет. – Не на лучших условиях. И в следующем году процент еще возрастет. А доходы у нас недостаточно большие. Мы и сейчас-то едва справляемся. Мама использовала все возможности, чтобы заработать чуть больше, но ничего не получилось. Мы не сдвинулись с мертвой точки.
– И что же дальше?
– Ну, придется продать ранчо. Или в конце концов его отберет банк. А мама не знает иной жизни, кроме как на ранчо. Она родилась там и создала наше семейное дело с нуля… – Люк выдохнул, прежде чем продолжить: – Ей пятьдесят пять. Что она будет делать? Чем займется? Я-то молод, я могу податься куда угодно. А каково маме все потерять? Из-за меня. Я не имею права ее подвести. Ни за что.
– Поэтому ты снова начал выступать, – закончила София.
– Да, – признал Люк. – Выигрышей хватает для уплаты процентов, и через пару лет, если повезет, наш долг наконец покроется. Тогда мы уж как-нибудь справимся.
София подтянула колени к груди.
– Почему твоя мать не хочет, чтобы ты выступал?
Люк, казалось, тщательно подбирал слова.
– Она боится, что я опять покалечусь. А какой у меня выбор? Я сам не хочу выступать… после больницы все стало по-другому. Но я не знаю, чем еще заняться. Без этих денег мы в лучшем случае продержимся до июня, максимум до июля. А потом…
Заслышав боль и гнев в голосе Люка, София почувствовала, как у нее замерло сердце.
– Может быть, вы еще купите пастбище, которого вам не хватает.
– Может быть, – ответил он, но без особой уверенности. – В общем, вот какие дела сейчас на ранчо. Не все так безоблачно. В частности, поэтому я хотел приехать с тобой сюда. Чтобы не думать обо всем этом. Не беспокоиться. Я сейчас думаю только о тебе и о том, как я рад, что мы вместе.
Как Люк и предсказывал, одна из лошадей в стойле заржала. В комнате стало прохладней – свежий горный воздух сочился сквозь окна и стены.
– Пойду-ка я гляну, как там ужин, – сказал Люк. – Не то сгорит.
София неохотно выпустила его из объятий. Он так искренне и явно признавал свою вину в том, что поставил под угрозу существование ранчо, что она невольно поднялась с кушетки и последовала за ним. София хотела показать Люку, что сочувствует ему – исключительно по собственной воле, а не потому что он нуждался в сочувствии. Любовь изменила все, и София хотела, чтобы он это понял.
Он помешивал чили на сковородке, когда София встала позади него и обвила руками талию. Люк выпрямился, и девушка прижалась крепче на мгновение, прежде чем отступить. Люк обернулся и притянул ее к себе. Их тела соприкоснулись, и долгое время они просто стояли, держа друг друга в объятиях.
С Люком было так приятно. София чувствовала биение сердца и слышала негромкое дыхание. Она уткнулась лицом ему в шею, вдыхая запах тела, и желание охватило девушку с непреодолимой силой. София медленно поцеловала Люка, и он задышал отрывистей.
– Я люблю тебя, – прошептал он.
– Я тоже тебя люблю, – ответила она, когда Люк склонился к ней. Они слились в поцелуе, и единственной мыслью Софии было: пусть это длится вечно. Поначалу нерешительные, их поцелуи становились все более страстными, и когда девушка подняла глаза, то испытала еще больший прилив страсти. Она хотела его сильнее, чем кого-либо, и, поцеловав Люка еще раз, София потянулась и щелкнула выключателем, а затем, не отрывая взгляда, взяла любимого за руку и повела в спальню.
Глава 17
Айра
Опять вечер, и я по-прежнему в машине. Заключенный в кокон тишины, погребенный под холодной белой пеленой, лишенный возможности двигаться.
Я провел в ловушке больше суток. В моем возрасте и состоянии это уже повод для гордости. Но я слабею. Реальны только боль и жажда. Тело отказывает, и кое-как удается лишь держать глаза открытыми. Веки словно свинцовые, опускаются, и в душе я всякий раз сомневаюсь, что мне удастся снова поднять их. Я смотрю на Рут и удивляюсь, отчего она молчит. Жена не смотрит на меня. Я вижу ее в профиль. Каждый раз, когда я моргаю, она меняется. Становится то молодой, то старой, то опять молодой. Интересно, о чем Рут думает при каждом преображении?
