увернуться от волнующей темы, не искать каких-либо оправданий.
Господи, у Тани честно, мурашки по спине пробежали. Противные такие, холодные. А мозг все отказывался поверить услышанному.
Ей нужна минутка. Передохнуть. Осмыслить, что ее приперли к стенке, и кто?! Сын?! Офигеть, просто!
– Отрабатываешь на мне технику ведения допроса? Не рановато ли начал?
– Ты второй день подряд ходишь как не в себе… так что да, отрабатываю технику ведения допроса, а могу еще протокол составить, ну чтобы уж совсем тебя вывести!
– Кирилл, давай оставим эту тему, со мной все в порядке. Это просто нервы.
– Если бы это были просто нервы, я бы не переживал! – сказал, как гвоздями припечатал, у нее аж дух перехватило.
Да, с специальностью ее сын явно не ошибся,– далеко пойдет.
– С кем ты разговариваешь по телефону и шифруешься?
– Что? – Кирилл явно ожидал не такого ответа, застыл глядя на мать растерянными глазами.
– Мне повторить?
– Ты из-за этого, что ли, ходишь как зомби? – вдруг весело заговорил едва, сдерживая смех.
– Ты шифруешься, молчишь, ничего мне не рассказываешь. Что я могу подумать? У нас с тобой все так зыбко еще, и… и… ты же можешь в любой момент передумать, я не… не являюсь твоим официальным опекуном, по сути, никто. И..
– Мам… мам… погоди! – спокойно перебил, пересел к ней на полку, обнял своими ручищами и прижал ее к себе, – Ты моя мама, и плевать на юридические определения и заморочки.
– Кирилл…
– Нет, мам, я серьезно. – от его уверенных объятий, таких надежных, у нее в груди начало таять, отпускать каменные тиски, – Пусть, как ты говоришь, все еще «зыбко», но для меня все железобетонно уже очень давно. Ты всегда была для меня мамой, всегда… я это отчетливо помню, как ты появилась у Лили дома. Утром, мы в садик вместе в первый раз шли. А ты такая веселая была, шла что-то мне говорила, а я никак понять не мог, почему ты меня за руку ведешь, и так крепко мою ладонь держишь. И на светофоре стояли, ждали зеленый свет, а машина из-за угла вывернула на скорости, и хоть к нам она близко не была, ты меня себе за спину толкнула, а когда она проехала, прижала к себе и молча двинулась вперед. Вот тогда я понял, что такое мама. Ты с того момента стала моей мамой, и всегда ею оставалась, понимаешь?
– Господи! – хрипло выдохнула, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать от его слов, ее изнутри такая боль и любовь разрывали, сметали всякие сомнения, неуверенность. Ей кричать хотелось от такого количества эмоций.
– Мам, ну ты что… ты что, плачешь? Мам!
– Я не плачу! Я радуюсь, что ты у меня есть такой! Очень радуюсь я, – и не выдержала, шмыгнула носом, уткнулась в плечо сына, скрывая слезы. – Я не знала. Не знала, что для тебя все так выглядело, что ты сразу… я не знала, Кирюша.
– Все мам, хватит! – он встряхнул мать за плечи, – Хватит, кому говорю!
Непроизвольно на ее лице появилась улыбка. Он ей в этот момент очень Саныча напомнил.
– А говорил: я с другом, с очень хорошим другом. Что за друг?
– У нас с ним партизанское движение, – пошутил парень. Он вроде как матери не врет и отца не выдает.
– Э…, против кого воюете?
– Не против кого, а за что!
– И за что воюете?
– За светлое будущее, мам!
– Ты мне, прям, все так понятно объяснил, что я сразу и поняла, – не скрывая скепсиса, пробормотала ему в плечо.
– Понимаешь, это не моя тайна.
– Ладно уж, партизан, воюйте дальше, только так, чтобы тебя никто в подворотне не караулил, а то я потом сама тебя так отпартизаню, что мало не покажется.
– Маман, как Вы могли такое сказать?! – трагично воскликнул,– в глазах черти пляшут, – Бить детей-это не педагогично.
– А кто сказал, что бить? Я всего лишь употребила доселе не известную миру технику перевоспитания взрослых сыновей. Партизанский метод, вот!
– Мама, – патетично заявил, – не смотря на сомнительные методы, я Вас все равно люблю!
– Я серьезно, Кирилл, без происшествий только и партизаньте сколько угодно.
– Я понял, мам, понял.
Вот вроде они даже немного поругались, схлестнулись характерами, а ей так на душе хорошо стало, так спокойно, умиротворённо.
Считай, первая крупная перепалка, где она ясно впервые увидела, какой ее сын может быть в обстоятельствах, его не устраивающих.
Хотелось бы записать такие качества характера на свой счет, мол, вот она его воспитала. Но ведь не так это.
Сам он себя воспитал, сам. Она его просто в рамках держала, направляла, подсказывала. А он сам воспитывался, закалялся в своей семье, в своем мире.
Сам.
У нее потрясающий сын.
И она его до безумия любит и гордится им.
****
Кирилл сидел рядом с матерью и думал, что чуть было не спалился.
Пронесло на этот раз.
Но, будь обстоятельства другими, если бы мама действительно бы разнервничалась, довела себя до того состояния, которое ему уже довелось один раз увидеть, он бы плюнул на все секреты, свои старания сделать для нее хоть что-то, чтобы помирить с отцом, плюнул бы и признался во всем. Где, с кем, когда… как на духу бы выложил.
Ее спокойствие для него дороже всего на свете.
Иногда ему не верится, что вот так жизнь повернулась. Не верится.
Он ведь не соврал, когда сказал, что стал воспринимать ее как маму именно тогда, в самый первый их день.
И помнил, как шли к садику, даже что-то из того, что она ему весело рассказывала про себя, про свою школу. Точно в мозг впечатались ее слова: «Я тебе даже завидую, тоже хочу обратно в садик, там так хорошо было. Не спеши взрослеть, Кирилл, не спеши».
Ему ее слова такими странными показались. Как это не спешить взрослеть? Вот как так? Ему ужасно не нравилось в садике. Глупая воспитательница постоянно была не довольная, кричала много, потом спать днем заставляла и каша манная, фу.
А вот, поди, ж ты, Тане хотелось в садик.
Потом он конечно с ней согласен был, но в пятилетнем возрасте, решил, что у каждой мамы должны быть свои причуды. Вот у его мамы такая.
У нее была крепкая, жаркая ладонь. Сильно держала его, не причиняя боли, но так по-особенному ему тогда показалось, так сильно, будто никогда его не отпустит. Так и произошло на самом деле. Он ощущал ее ладонь всегда, чувствовал даже, когда его Тани рядом не было, что она держит
