Пепел и Дым. Я (не) вернусь - Алиса Ковалевская

– Дмитрий Данилович просил передать вам, что всё хорошо. Мальчику уже начали делать переливание.

– Когда его можно будет увидеть?

– Об этом вам лучше поговорить с самим Дмитрием Даниловичем. Пока он занят, как освободиться, подойдёт к вам.

Я поблагодарил её за нас обоих. Лина сидела, обхватив себя руками, и слегка покачивалась. Тёмные ресницы подрагивали.

С сыном всё в порядке. С сыном всё в порядке! Такого облегчения я не испытывал ещё никогда. Медсестра скрылась из вида. И тут до меня дошло.

– Что с третьим?

Веки Ангелины медленно приподнялись.

– Где третий из этих ублюдков?! – Я опустился с ней рядом, рванул за плечо. – Где?

Она мотнула головой. Не хочет говорить? Не знает?! Присмотрелся к ней, но понять ничего так и не смог. Она была моей вечностью. Моим призраком и моей неожиданной встречей. Моей болью и виной. И моей любовью. Той, которую я, наверное, предпочёл бы никогда не знать.

– Скажи мне, Лина! Скажи, чёрт подери! – прорычал я, встряхнув её.

– Остынь, Дымов. Остынь. И оставь всё. Всё кончилось. Остался только пепел. Всё сгорело дотла… Пепел и дым. И мы с тобой среди этого.

Ангелина

Все эти десять лет я продолжала любить его. Ненавидеть и любить, даже когда думала, что от любви ничего не осталось. Наверное, я стала эгоисткой. Может, была ею всегда, но не признавалась самой себе. А может, после всего пережитого мной любовь стала извращённой.

Егор отошёл к окну, а я осталась на месте. По его скулам ходили желваки, натянувшиеся сухожилия шеи выдавали напряжение. Ему было больно, я знала. Но, сделав ему больно, я почувствовала себя лучше. И никакого отношения к мести это не имело. К ненависти ли? К любви?

Хотелось горячего чая с имбирём и мёдом. Ещё сильнее – оказаться рядом с сыном и положить голову на уголок его подушки и ловить дыхание. Что может быть важнее дыхания ребёнка?

Егор опустил голову. Широкоплечий, ростом под два метра, он был бессилен что-либо изменить, как была бессильна я, когда оказалась на улице, когда Пит и его дружки заталкивали меня в машину, когда оставили в подожжённом доме. Сколько раз потом, смотря на подрастающего сына, я видела в нём черты Пита? Так легко было придумать, что отец Тима – военный, погибший во время спецзадания. Или моряк, ушедший в море, но так и не вернувшийся обратно. Или звезда НХЛ, по стечению обстоятельств не знающая о своём ребёнке. Легко… И невозможно.

– Егор, – позвала, сама до конца не зная, зачем.

Он поднял голову. Мы смотрели друг на друга через расстояние, а ощущение было, что через вечность. Прошло минуты две, прежде чем он, ничего не сказав, вернулся. Я продолжала молчать.

Если бы десять лет назад мне сказали, что можно испытать удовлетворение, сделав больно тому, кого любишь, я бы послала к чёрту. Оказывается, можно. Только эта боль была цепной. Она переходила от меня к Егору, от него ко мне. Глядя ему в глаза, я впитывала его бессилие и возвращалась в своё, почти забытое и вновь воскресшее.

– Прости меня.

Я ничего не ответила. Хотелось к сыну. И совсем не хотелось слышать это «прости».

– Я ждала тебя, – призналась после очередной долгой паузы. Услышала его шумный вдох. – Почему ты не нашёл меня, Егор? Почему?

– Мне сказали, что ты умерла.

Он сел рядом. Я повернула к нему голову. Качнула ею.

– Не тогда. После… – Дотронулась до живота. Внезапно вернулась фантомная боль. Я услышала визг тормозов и почувствовала порыв воздуха. Боль в содранных ладонях. Изнутри прикусила губу и стиснула руки в кулаки.

– Я так ждала тебя, Егор. Я… Я до последнего надеялась, что ты найдёшь меня. В тот день, когда твоя мать выгнала меня, когда мы в последний раз поговорили… – Горько усмехнулась сквозь слёзы. – Поговорили… Неужели ты не мог найти на меня несколько минут?! Почему, Егор?! Почему?!

– Прости меня, Ангелина, – просипел он, не дотрагиваясь. Взгляд стал ещё тяжелее, болезненнее.

Я мотнула головой. Не потому, что не хотела прощать, а потому что не понимала. Десять проклятых лет не понимала, не понимала и сейчас.

– Прости… Это ничего не значит. Твоё «прости» мне не нужно. Оно пустое. Я ждала тебя в той больнице. Знаешь, как маленькая девочка хотела верить в чудо. Каждый раз, когда открывалась дверь, я знала, что это не ты, и всё равно замирала. Но это был не ты. А я ждала, ждала…

– Я пытался до тебя дозвониться. Но ты была…

– Я была в больнице, Егор. Мой телефон разбился. – Посмотрела в стену напротив и добавила тихо: – И жизнь тоже.

Когда я перестала ждать его? И перестала ли? Стена была бледно-зелёной, с нарисованными внизу бабочками. Сколько всего видели эти бабочки? Сколько надежд, сколько отчаяния?

Так когда я перестала ждать его? Ответ пришёл сам: когда потеряла надежду. А потеряла я её в день смерти Ангелины.

– Не проси у меня прощения, Егор. Это всё равно ничего не исправит.

– В Канаде всё оказалось совсем не так, Лина, – заговорил он глухо. – Когда я приехал…

– Мне не нужны твои оправдания.

– Я не оправдываюсь.

– Объяснения мне тоже не нужны. Поздно. Они были уместны десять лет назад. Когда я звонила тебе, когда писала, когда пыталась понять, что происходит. А теперь зачем? Зачем они, Дымов?!

– Чтобы ты знала! – рявкнул он глухо, крепко и неожиданно сжав моё запястье. Мрачно посмотрел в глаза. – Здесь я был капитаном команды! Со мной считались, ко мне прислушивались. Там я оказался никем. Никем, Лина! Ты понимаешь, что это такое?

– Понимаю, – процедила я, вырвав руку. – Очень хорошо понимаю. Я лежала в больнице в одной палате с женщиной, у которой не было дома. И у меня не было дома, Егор. У меня не было документов. После выкидыша я несколько дней жила в ночлежке. Так что я хорошо понимаю, что такое быть никем.

Он стиснул челюсти. Вспыхнувший в сердце огонь ярости быстро затухал. И опять пепел. Пепел и дым, которыми был устлан наш путь, которыми мы были окрещены и прокляты.

– Меня сразу же посадили в запас, – ничего не ответив, продолжил он, говоря тихо и при этом чеканя слова. – Меня не пускали в игру. Доказывать что-либо было бесполезно. Некоторые игроки были откровенно слабее, но это никого не волновало.

– И