— И знать не хочу. — Она зажала ему рот ладонью. — Мы с тобой — в одной лодке, а капитаном — Фрэнк Лателла. Он — человек сильный и верный. Я хорошо знаю и Хосе Висенте. После того, как убийца расправился с моим отцом, Хосе с Фрэнком заменили мне его. А ты играешь со мной, как кошка с мышкой. Но теперь хватит, надоели мне твои недомолвки. Я люблю тебя, Шон, и все! А кто ты, да откуда, меня не интересует!
Шон подумал, что наступил момент рассказать правду. Может, она поймет. Но только он начал говорить, Нэнси прервала его.
— Нет, не желаю ничего слушать о моем отце! Не хочу, чтобы ты вспоминал тот день. Это мои и только мои воспоминания. Я их ни с кем делить не хочу.
И на короткий миг перед Нэнси вновь предстало лицо умирающего Калоджеро и она сама, девочка в белом платье, что поклялась отцу отомстить. Но Шон склонился к ней, и воспоминания улетучились. «Роллс» с легким шелестом уносил девушку в страну снов.
Шон подумал, что никогда не встречал такую чистую девушку, как Нэнси, на такой он мог бы жениться. Он был уверен: будь жива его мать, Нэнси бы ей понравилась. Сейчас Нэнси принадлежала Шону, ее аромат и тепло, ее безграничная нежность и легкая краска смущения, ее трепет и любовный пыл, ее желание полностью раствориться в любимом — все теперь принадлежало Шону.
Сколько продлится это чудо? Ночь или мгновение? Такое ослепительное чувство, конечно, не могло длиться вечно, но тот, кто хоть на миг узрел прорезавший тьму свет, никогда не забудет этого. Из глубины прошлого вдруг выплыло воспоминание о преступлении и омрачило счастье любви. Шон очнулся, стряхнул с себя головокружительный морок и с ужасом спросил себя: что же будет с ним и с Нэнси в будущем? Но никто, даже Фрэнк Лателла и Хосе Висенте Доминичи, воплощавшие собой неписаные законы семьи, не мог помешать ему отдаться желанию, сжигавшему все тело.
Шон и Нэнси испытали всю глубину любви. Они вместе провели ночь в доме Шона, на квартире на втором этаже на 79-й авеню, выходящей окнами на зеленый парк и на залитую огнями далекую панораму Нью-Йорка.
Нэнси стала женщиной легко, раскрывшись, словно нежный цветок в первых лучах зари.
Телефонный звонок вырвал Неарко из объятий сна. Он поднял трубку и узнал энергичный голос Джимми Маррона:
— Извини, пришлось тебя разбудить.
— Надеюсь, на то есть основательная причина, — пробурчал недовольный Неарко.
— Некоторые вещи лучше сообщать немедленно, — заметил Джимми.
— Десять к одному: новость поганая, — отозвался Лателла-младший.
Неарко провел рукой по лицу и покрепче сжал трубку: хотелось ему придушить Джимми, что разбудил его в шесть утра.
Маррон недолюбливал Неарко, считая его грубым, недалеким и наглым. Хамил Неарко всем подряд, даже отцу, но все-таки он был членом семьи Лателла, а с ней Маррона связывали прочные узы. Джимми работал для общего дела и поступал так, как подсказывало ему чувство долга. Ему плевать было на недовольство наследнего принца, формально он подчинялся Неарко.
— Я считаю, новость важная, — заверил Лателлу Джимми.
— Слушаю, — насторожился Неарко.
Голос у него был еще сонный, но голова ясная.
— Я только что закончил ревизию в ресторане.
— Ну и что?
— Нашел дырку, куда проваливаются денежки.
— И кто же эту дыру сделал?
— Пол!
Неарко воспринял новость спокойно:
— Вот как! — только и сказал он.
Пол Валенца, опытный бухгалтер, вел отчетность сети ресторанов, контролировавшихся семьей Лателла. Он занимался также импортом продуктов из Италии и наймом персонала. Именно Пол обнаружил, что в бидонах с маслинами из Сицилии переправляют в Штаты наркотики. Валенце доверяли вполне, но Неарко ни на мгновение не усомнился в словах Джимми. Маррон останется верен семье Лателла до самой смерти.
— Хорошо, Джимми, — сказал Лателла-младший, — спасибо за информацию.
— Передай привет отцу, Неарко. Да, кстати, я сделал фотокопии счетных книг Пола.
Неарко потянулся, сел на постели. Дорис что-то недовольно пробормотала. Такие ранние звонки случались редко, но если уж кто-то звонил ни свет ни заря, Дорис становилась невыносима, чувствуя, что грядут неприятности. В такие дни жена обрушивала на Неарко бесконечные упреки за все прошлые ошибки и отравляла мужу жизнь окончательно.
Неарко на цыпочках прошел в ванную, но жена вскочила и перехватила его на пороге.
— Не желаю знать, что там у тебя случилось, — взвизгнула Дорис, — но учти, сегодня мы приглашены на ужин к моим родителям.
Судя по тону, никаких возражений она не допустила бы. Неарко в эту минуту охотно задушил бы супругу, с тестем и тещей в придачу. Его замучили дела, к тому же ему очень не хватало Бренды. Он находил в ее объятиях не только эротическое удовлетворение, но и забвение в житейских передрягах. С ней Неарко чувствовал себя сильным и значительным человеком. И все-таки он пожертвовал любовницей ради семьи, которую сохранял исключительно из уважения и страха перед старомодными условностями. Ему очень хотелось обругать Дорис, но он лишь недовольно пробурчал, что на ужин идти готов.
Неарко спустился в кухню. Там уже вовсю хозяйничала его мать. В неаполитанской кофеварке закипал кофе, распространяя крепкий аромат. На столе стояла тарелка с тостами и вазочка с сицилийским медом, отливавшим золотом.
Сын поцеловал Сандру и спросил:
— А папа где?
— Отдыхает. Сегодня ночью плохо спал. Сказывается возраст, он ведь уже не мальчик, да и забот много.
— Все мы с годами не молодеем, — вздохнул Неарко. — Но отец, по-моему, в прекрасной форме.
Неарко обманывал мать. К тому же сегодня к заботам Фрэнка прибавится еще и эта история с мошенничеством Пола Валенцы.
С тех пор, как семья занялась Атлантик-Сити, Фрэнк стал маниакально осторожен. Конечно, осторожность — вещь незаменимая, но на этот раз, на взгляд сына, отец просто перепугался. Он удвоил охрану виллы и потребовал вести торговые операции в обстановке полной секретности. Даже Сандре и Дорис ничего не говорили.
Неарко налил в расписанную цветами чашку кофе, намазал хрустящий тост маслом и медом, откусил кусок, но никакого удовольствия от еды не испытал. Он выпил кофе, но одна мысль отравила ему завтрак: мысль о Бренде Фаррел. И мучился Нерако не только из-за того, что кончилась любовная история, пропала прекрасная возможность развлечься. Нет, к сожалению примешивалось какое-то неприятное ощущение, напоминавшее сигнал тревоги. Он припомнил одну сцену с Брендой, а припомнив, почувствовал: колокольчик тревоги, позвякивавший чуть слышно, зазвенел вовсю.
