Грэм почувствовал, что ему становится скучно. За этим никчемным разговором к нему неожиданно пришло понимание того, что вовсе не Олег, рядовой покупатель сексуальных услуг, и не их совместные художества послужили причиной того глобального внутреннего кризиса, который несколько лет тому назад чуть было не довел его до психушки. Нет, не сами эти события, а невозможность общаться с Германом после того, как он оказался в курсе. Ситуация не была вовремя разрешена, в результате глупости и высокомерия участников она оказалась подвешенной и пребывала в таком состоянии очень долго... до самой смерти Германа. Не было ли то, что сделало Грэма невротиком, тем же, что свело в могилу его отца? Вот что мучило его теперь – после того как состоялось долгожданное примирение.
Примирение.
...страшный лик отца является отражением собственного эго его жертвы, берущего начало от чувственной картины детства, оставшейся позади, но проецируемой вперед; идолопоклонничество, таящееся в фиксации на этой несуществующей вещи, само по себе уже есть нечто неправедное, оставляющее человека охваченным ощущением греха, что и удерживает потенциально созревший дух от более зрелого взгляда на отца, а вместе с ним и на мир в целом. Примирение – не более чем избавление от этого самопорождаемого двойного монстра, в коем слиты воедино дракон, представляемый Богом (суперэго), и дракон, представляемый Грехом (подавляемое ид). Но это требует отрешения от привязанности к самому эго, что и является самым трудным[32] .
Но такого рода примирение состоялось давным-давно. Или... нет?
Почти с недоумением он взглянул на мужчину, сидящего напротив. Шевелящиеся губы. Преобразовывает мысли в слова.
– Дочери скоро десять. Отказывается со мной встречаться. Когда звоню, бросает трубку. Маленькая злючка.
– Может, она догадывается, из-за чего ее мать ушла от тебя?
Задал вопрос, а самого опять унесло во внутренний космос. Этот последний вечер в квартире Маргариты. Она надела узкую юбку, белый облегающий пуловер из мягкой шерсти. Включила музыку, поднесла к губам бокал с красным вином. Грэм метался взад-вперед по комнате, пытаясь убедить ее, а прежде всего себя, что ему совершенно необходимо уехать, потому что в одном месте требуется его подпись, в другом – его присутствие, в третьем... Она сидела на диване, поджав ноги, потягивала Chateau d’Agassac урожая 1996 года и молча слушала его, прекрасная, как дамы с полотен Гейнсборо. Ни одного упрека не сорвалось с ее губ, ни одной слезы не скатилось по гладкой щеке.
Ах, позер! Даже сейчас ты не в силах признать, что был и остаешься паразитом, вампиром, питающимся теми женщинами, что были готовы вверить тебе свою судьбу. Ты нуждаешься в них, ты черпаешь из их источника, а потом – когда подходит твоя очередь давать – оставляешь опустошенными. И ищешь других. Других доноров, готовых жертвовать собой ради твоей загадочности, твоего таланта... э-э-э, опять тебя понесло.
И тут в его рефлексирующем сознании, подобно молнии (штамп, но вполне подходящий), сверкнуло: вот оно! Момент истины. Озарение.
Необходимо вернуться к ней. К ней – к Маргарите. Как вернулся ты к Герману, хоть это и было нелегко. Как вернулся к Олегу. Бежать бесполезно. Бегство не есть спасение. Можно бежать в Южную Африку, на Луну, куда угодно. Но! До тех пор, пока узел не будет развязан, свободы тебе не видать. Странствие, испытание, возвращение и примирение – вот путь, с которого невозможно уклониться ни вправо, ни влево.
Должно быть, что-то изменилось в его лице. Сидящий напротив Олег подался вперед.
– Я ничего не могу с собой поделать. С тех самых пор как мы расстались, я целыми днями думаю только о тебе. – Однако это было продолжение монолога, начало которого Грэм банально прохлопал. – О тебе, сукин ты сын.
– Не обязательно так стараться. Мы же не в голливудском фильме.
Теперь ему уже не приходилось изображать равнодушие. Он действительно ничего не чувствовал. Решение прийти и взглянуть в глаза старому пугалу... гм... он имел в виду не Олега, а те деструктивные силы, которые тот некоторым образом олицетворял... так вот: решение было правильным, но на этом точка. Теперь следовало встать и уйти.
– Погоди. Мы еще увидимся?
Грэм посмотрел ему в глаза.
– А в этом есть необходимость?
– Не знаю... Черт, да. – В сердцах Олег легонько стукнул кулаком по столу, чем привлек внимание официантов. Теперь за ними пристально наблюдали. – Мы можем увидеться наедине?
Сочувственная улыбка Грэма вывела его из себя, и он почти закричал:
– Всего лишь увидеться!
– Прошу меня извинить. – Грэм вытер губы, положил салфетку на край стола и поднялся. – Я вернусь буквально через минуту.
Оказавшись в туалете, он некоторое время стоял, тупо глядя на свое отражение в зеркале. Худое, гладко выбритое лицо. Горящие глаза. Сам не зная зачем, он пустил холодную воду и подставил под нее сложенные ковшиком ладони. Умылся. Несколько тонких прядей волос при этом намокли и прилипли к вискам. Грэм подумал, что стал похож на похмельного художника, и негромко рассмеялся.
Тут же на волне случайных воспоминаний его вынесло в другой день, другой туалет, к другому зеркалу, в котором отражалось другое... но вместе с тем такое знакомое лицо. Что ж, описан полный круг. Теперь осталось только доесть свой ужин, выйти на улицу, проститься навсегда под затянутым дождевыми облаками парижским небом (тут он опять не удержался от кривой усмешки) и заняться наконец теми делами, которыми следовало заняться еще четыре года назад.
Идти туда. Выслушивать слезливые сетования пожилого извращенца. Кстати, что означает это слово? Надо бы заглянуть в словарь.
Грэм уже направлялся к двери, когда она внезапно распахнулась и навстречу ему из коридора шагнул бледный мужчина в черном костюме и модных узких очках в тонкой металлической оправе. Оба слегка посторонились, чтобы разойтись, и при этом настороженно взглянули друг на друга. Глаза под стеклами очков были серыми и холодными, точно галька на пляже. Грэму показалось, что он уже где-то видел этого человека. В зале ресторана? Не исключено.
Он все еще продолжал размышлять над этим, когда незнакомец поднял руку и будничным движением поправил узел галстука. На среднем пальце его руки сверкнуло массивное кольцо из белого золота с черным камнем.
Грэм затаил дыхание. Матерь божья... История, которую он рассказал Маргарите, была наполовину вымышленной, он и сам толком не знал, где заканчивалась правда и начинался галлюцинаторный бред. Ему ввели наркотик. Затем опоили каким-то дьявольским коктейлем. Его содержали в изоляции, без пищи и воды, без каких-либо контактов с внешним миром. Все это время он пребывал в полном неведении относительно своего будущего, а когда силы его были на исходе, над ним совершили неизвестный ритуал, который – он знал – изменил его навсегда.
