И надо же было Джерарду самому привлечь внимание националистской разведки к Мерседес!
Альварес снова покашлял.
– Прошу прощения, сеньор Массагуэр..
– Что еще? – рявкнул Джерард.
– Лицо…
Джерард вновь придал своему лицу спокойное выражение.
Конечно же, они понятия не имели, кто была эта девушка. Вернее, он так считал. И с 1937 года она уже не принимала активного участия в боевых операциях, хотя и помогала по-прежнему Республике – работала санитаркой в больнице Саградо Корасон, переименованной на революционный манер в лазарет имени В.И.Ленина.
Но окончательно добила Джерарда информация о том, что Мерседес только что вышла замуж.
«Вышла замуж» – разумеется, в соответствии с состряпанным на скорую руку свидетельством, выданным республиканскими бюрократами, которое после войны гроша ломаного не будет стоить. Но что действительно испугало Массагуэра, так это то, что она выбрала себе в мужья иностранца, американского добровольца по имени Шон Майкл О'Киф.
При мысли о Шоне О'Кифе Джерард начинал испытывать мучительную боль в сердце. Информация об этом человеке была крайне скудной. Двадцать восемь лет. Шахтер из Западной Виргинии. Адрес неизвестен. Авторами отчета он характеризовался как убежденный большевик и храбрый боец. В интернациональных бригадах О'Кифу было присвоено звание капитана.
Интербригады уже не принимали участия в боях, и в следующем месяце иностранные добровольцы должны были быть отправлены по домам.
А это значило, что Мерседес, его единственный ребенок, его плоть и кровь, его будущее, очень скоро могла покинуть Испанию вместе со своим новоиспеченным мужем-американцем.
От такой перспективы Джерард пришел в ужас. Если она уплывет на другой край света, прежде чем он разыщет ее, она, возможно, будет потеряна для него навсегда! И в то же время, если она останется в Испании, ее ждет смерть.
Альварес вытащил из кармана жилетки серебряные часы и посмотрел на циферблат.
– С вашего позволения, сеньор Массагуэр, сеанс окончен.
– Прекрасно.
Джерард встал и подошел к холсту. Портрет был почти закончен. Отвратительная работа! Он знал, что после смерти сына сильно постарел, что его лицо стало более обрюзгшим и печальным, что его когда-то густые волосы начали редеть и их уже тронула седина. Но ведь не до такой же степени! Нет, этот опухший урод с окаменевшим взглядом не похож на него!
Сделав несколько нейтральных замечаний, он оставил художника собирать краски и кисти.
Джерард прошел в свой кабинет и сел к столу. Что же ему делать с Мерседес? Как же ее уберечь? Прежде всего необходимо прибыть в Каталонию с авангардом войск и постараться быстро ее отыскать. Сделать все возможное, чтобы оградить ее от любой опасности. У него было влияние, и, что особенно важно, у него были деньги. Так что сделать он мог немало.
Особенно если ему удастся заранее подготовить почву.
Он снова развернул страницы отчета и принялся их изучать. В документе имелась также и информация о Франческе и Кончите Эдуард. Кузнец, как и предполагал Джерард, с самого начала активно помогал республиканцам. Он занимал должность директора военного завода в Жероне и, без сомнения, как только его схватят, будет расстрелян. Для человека с его прошлым пощады быть не могло.
Кончита все еще жила в Сан-Люке. Пожалуй, только в ее защиту можно было хоть что-то сказать: в течение некоторого времени она укрывала монахиню из женского монастыря. Однако позже монахиня была убита, и этот факт мог стать еще одним гвоздем, вбитым в гроб семьи Эдуард.
Ни к Франческу, ни к Кончите Джерард не питал никаких чувств. Женщина эта никогда не значила для него ничего. Он уже и лицо-то ее забыл. Так что ее судьба его абсолютно не интересовала.
Кузнец же всегда оставался заклятым врагом. Джерард хорошо помнил их первую встречу, помнил ненависть, горевшую в синих глазах этого человека, и чувствовал, как в его собственном сердце просыпается ответная ненависть. Ведь настоящим отцом девочки был он, а не этот безобразный калека, не этот тупоголовый анархист. Своими грязными лапами Эдуард замарал и Мерседес. И именно он виноват в том, что теперь она может умереть. Именно его зловредные учения затянули ее в это болото.
«Давно надо было избавиться от него», – ругал себя Джерард. Ему следовало уничтожить и Франческа, и Кончиту, а Мерседес отдать в монастырскую школу. И чего было ждать!
Но потом появились Мариса и Альфонсо. И надо было думать о них. Судьба Мерседес тогда не казалась такой важной.
Стоит ли ему рассказать о дочери Марисе? Только не сейчас. А лучше никогда. Никто не должен ничего знать.
Интересно, изменила ли Мерседес свои взгляды? Она ведь еще такая молодая. Но в любом случае она была его плотью и кровью, и это главное. А вовсе не ее политические убеждения. И все же, если она пошла в отца, то наверняка давно уже поняла всю пустоту и бесплодность революционных догм.
Что же касается ее происхождения, то свидетельство о рождении – это всего лишь бумажка. Можно без проблем выписать новое.
Какое-то время Джерард сидел в задумчивости, потом протянул руку и поднял трубку телефона.
Барселона
В служебном корпусе больницы Саградо Корасон царило приподнятое настроение. У врачей был праздник. На полную громкость играл граммофон. Несмотря на наглухо закрытые окна и двери, звуки музыки были слышны даже в палатах, где лежали больные. Время от времени доносились взрывы дружного хохота.
Ни для кого не было секретом, что в служебном корпусе жили больше сотни сторонников националистов. В большинстве своем они были друзьями и родственниками работавших здесь врачей, представителями буржуазии, скрывавшимися с самого начала войны. И вот теперь они начали мало-помалу вылезать из своих нор и собираться в большие компании. Эти люди с нетерпением ждали падения Республики и прихода Франко.
Всегда бывшая средоточием правых настроений, больница Саградо Корасон за последние несколько месяцев неузнаваемо изменилась.
Медицинский персонал уже не скрывал своего радостного волнения. Статуя Христа, которую в 1936 году вынесли из фойе и запихнули куда-то в подвал, снова, как по волшебству, появилась в своей нише. И гипсовый Иисус вновь испытующе вглядывался в лица входящих, указуя покрытым щербинками гипсовым перстом на Священное Сердце. Тут и там можно было услышать взволнованный шепот: «Когда все это кончится…» или «Вот придет Армия…».
Заглушая лившуюся из граммофона мелодию, в служебном корпусе отчетливо раздались возгласы:
«Viva España![14]»
«Viva España!»
«Viva España!»
Это был боевой клич националистов. Мерседес, которая знала, что многие врачи тоже сейчас присутствовали на этом веселье, испытала чувство глубокого отвращения.
