— Женя, ты не был в ее шкуре!
— А она не была в моей!
А ведь когда-то им с Аней было так интересно друг с другом! Им даже молчать вместе было не скучно, а уж читать, слушать музыку, смотреть фильмы и подавно. Женька очень любил Аню и гордился ею — такой доброй, понимающей, умной сестренки ни у кого из его друзей не было. Это Аня помогла ему вырезать из пенопласта первые вагончики и паровозик, они вместе их раскрасили, соединили скрепками, и получился поезд с «причепитыми» вагончиками. Это Аня, единственная, поверила, что «хрюндель» существует. Больше Женьке никто не поверил, и над ним еще долго насмехались, показывая пальцами: «Вон хрюндель идет». На самом деле хрюндель не ходит, у него нет ног, только длинные ресницы.
— Где ты его видел? — серьезно спросила Аня у брата.
— На лавочке во дворе, — прошептал Женька.
Его сердечко от волнения билось, как птичка в клетке, — вдруг и сестра ему не поверит?
— Хм… Тебе повезло. Я его никогда не видела. — Аня мечтательно улыбнулась.
— Я обязательно позову тебя, когда снова его встречу! — пообещал Женька, но хрюндель больше не появился…
Аня вроде была рядом, и в то же время ее вроде бы и не было — она не мешала ему, ни своим присутствием, ни разговорами о себе, ни тем более жалобами. Она словно перетекала из одной комнаты в другую, из одного разговора в другой, и ее мысли тоже плавно перетекали, все время оставаясь фоном ее существования. Стоило Ане коснуться какой-нибудь проблемы — на лице улыбка и «не волнуйся, все будет хорошо». И она тут же так повернет проблему, что все действительно становится хорошо. И это уже не проблема, а пустяки. На самом деле проблемы были настоящие, и их решение давалось Ане с огромным трудом и нервами, но, переступая порог квартиры, она неизменно улыбалась, щебетала, смеялась и только в сумерках ночи, оставшись наедине с собой, могла с горечью всматриваться в холодный океан, плещущийся в ее душе и гасящий огонь, который должен был именно сейчас, в эти бесценные годы, гореть в девичьей душе.
Но… о главном они не говорили.
А Аня… Аня не могла себе простить, что ударила брата. Она не могла простить себе, что стала такой же, как они. Она всегда боялась этого, боялась, что в ней проснутся мама, отец… Боялась стать зверем, ведь для этого достаточно один раз поднять руку на слабого, на зависящего от тебя, и все полетит кувырком. Аня с нетерпением ждала ночи, чтобы укрыться с головой, а затем медленно выбраться из кокона. Сбросить одеяло, выйти на балкон, в майскую ночь и, вцепившись руками в перила, смотреть на далекое темное окно. Там всегда было темно. Так же темно было в ее душе, и только ночью в ней зажигались искорки того майского вечера: «Ничего себе — какая молодая мама! И такая красивая…» Эти искорки согревали душу, и вот душа уже улыбалась, она была счастлива, шевелила крылышками надежды. Завтра же она позвонит Диме и все плохое улетит прочь…
Стоп! Никому она не позвонит. Больше ничего не будет. Потому что если люди вместе, то у них должно быть все пополам — и горе, и радость, и прошлое. А она не может нести свое прошлое пополам с Димой, очень уж оно тяжелое. Он рано или поздно сломается под этой тяжестью. И будет кричать ей в лицо, что она шлюха, как когда-то отец ее маме. «Нет, я не перенесу таких слов, а они обязательно прозвучат, — внушала себе Аня. — Прозвучат, потому что прошлое никогда не оставляет людей, оно ползет за ними по пятам, как шлейф, и отцепить его невозможно». Чем больше она себе это внушала, тем сильнее в это верила и уже видела: вот они с Димой женаты и он смотрит на других женщин. Женщин из хороших семей, окруженных заботливыми родственниками, знающих иностранные языки, утонченных, образованных — совсем не таких, как она…
В мае Аня на две недели поехала в санаторий. Ее соседка по комнате оказалась очень душевной, ну хоть на хлеб ее мажь — чинная, правильная, везде ходит с Библией под мышкой. Оказалось — она сестра, то есть служит Богу. И так по-сестрински, день за днем, она агитировала Аню вступить в секту: «Вижу, ваша душа болит, расскажите, что да как, я за вас помолюсь, поведаю Отцу ваши горести. Он примет их, как Свои, и вам легче станет». И веки опускает… Аня рассказала. И что? Богу ее горести пришлись не по душе, их оказалось слишком много — видимо, Аня превысила квоту. Уже на середине рассказа глаза сестры полезли на лоб, но смирение не позволило ей сказать: «Хватит, это уж слишком», и она терпеливо выслушала все до конца. Губы поджала, помолчала и… в тот же день попросила переселить ее в другую комнату. Сестра перестала замечать Аню, всерьез опасаясь, что вирус неудачи поразит и ее, очень уж активным он был, и еще особенным: выбрал одну семью и изничтожал ее, будто чума. Правда, у чумы масштабы другие…
Аня опускает плечи, покидает балкон и возвращается в свой кокон. Натягивает одеяло на голову, и холодные слезы текут из ее глаз — глаз маленькой девочки, не такой, как все…
Глава 13
С огромным животом, охая, причитая, а иногда и тихонько матерясь, Надя выбралась из кресла, приняла вертикальное положение и прислушалась к тому, что происходит у нее внутри. Сыночек полночи не давал ей спать. Надя улыбнулась — кажется, дитя устало и решило прикорнуть. Она выглянула в окно — в такое время их улица в фешенебельном районе Довиля немноголюдна, те, кто работает и учится, уже уехали, а домохозяйки еще не выбрали наряд, в котором поедут за покупками. Да, все у Нади отлично — бесценный в прямом и переносном смысле супруг ее обожает и волнуется по малейшему поводу. Иногда непонятно, кто из них носит ребенка. Если у жены что-то болит, Серж стонет, причем по-настоящему, выкатывает карие глаза, трясется, одной рукой тянется к телефону, чтобы врачу Надиному позвонить, а другой лезет в аптечку за успокоительным.
Сердце Нади Серж покорил не внешностью, а своим общественным положением и, конечно, деньгами, но она никак не ожидала, что влюбится в него сильнее, чем в Диму, — характером Серж был очень похож на мальчишек, с которыми она босиком бегала по пыльным сельским улицам, хотя и вырос не в «неньке Україні», а в одном из уютных и очень маленьких кварталов Довиля.
Серж потакал капризам беременной супруги, нянчился с ней, как с маленькой девочкой (он был старше Нади на шестнадцать лет), целовал, гладил ее животик, чесал стопы и выслушивал жалобы. И вот результат: Надя безгранично, до слез счастлива, да и секс у них просто сумасшедший — «химия любви» сработала. А вот другие девчонки, с которыми она тут общается и по электронной почте переписывается, признаются, что их жизнь с мужьями-иностранцами не похожа на волшебный коктейль, а скорее напоминает дистиллированную воду: прежде чем произнесешь слово, его тщательно профильтруешь через мозги, вспомнишь все его значения, приготовишь рот, потому что иначе может получиться как в английском: язык не так между зубов скрутишь, и вместо «пляжа» выскочит «сучка», в самом что ни на есть неприличном смысле. У иностранцев лица вытянутся, глаза округлятся, как будто, мать вашу, весь мир обязан знать язык, на котором Драйзер написал свои романы. Так и хочется послать их всех подальше, но поздно… выбор сделан. У кого-то уже детки на ковре резвятся. Да и не только с языком проблемы… Короче, не ходите, девки, замуж за чужаков. Хотя кому что. В браке каждый ищет счастье, и Надя с Сержем свое нашла. Заключалось оно в том, что ее муж понимал, что такое большая, настоящая любовь.
— Мое сердце знало, что я встречу тебя, — ответил Серж, когда Надя спросила, почему он так долго не женился.
— А если бы мы не встретились? — не унималась она, положив голову ему на грудь.
— Тогда… тогда бы я умер несчастным. Мне жаль тех, кто так и не нашел свою любовь, а еще больше жаль тех, кто ее находит и теряет.
После завтрака Серж поцеловал супругу в нос и сказал:
— Береги себя.
Наклонился к животу и добавил:
— Веди себя прилично.
