есть что-то намного порочнее, чем самые смелые фантазии.
Вадим всё-таки находит пульт, выключает телевизор и глушит свет. Тот становится мягким и красноватым, а из невидимых колонок льётся тихая музыка. Мелодия мне незнакома, и я замираю, закрыв глаза, вслушиваясь в мотив и настраиваясь. Смогу ли вообще открыть глаза, если на меня будет смотреть Вадим? Не уверена, что из-за смущения получится – я ни разу в жизни не танцевала ни для кого приватно.
– Давай, Катрин, дерзай. Ты же смелая, – несётся ко мне из полумрака горячий шёпот, бьёт возбуждением по нервам, разгоняет кровь до скорости суперкара.
– Если бы я знала, что именно ты заставишь меня делать, надела бы платье посексуальнее, – замечаю, но голос будто бы не принадлежит мне. Он слишком тонкий и звонкий для моих связок, а Вадим целует меня в ключицу.
– Самая сексуальная ты, когда голая. Или в моей рубашке. Давай, детка. У меня от одной мысли, что ты станцуешь для меня стриптиз, в трусах лесной пожар.
Вот такой он – мой романтик.
Плавно отталкиваюсь от дивана, ставлю на центр комнаты стул с высокой спинкой и, качнув бёдрами, поднимаю руки вверх. Мне кажется, что это два крыла, и я могу взлететь в любой момент, стоит только захотеть. Поворачиваюсь к Вадиму спиной, провожу ладонями по телу внизу, очерчиваю изгибы фигуры, а музыка вливается в меня мощным потоком чистого кайфа.
Касаюсь своей груди, а она болит от неизлитого возбуждения, ноет. Снимаю с себя майку, и прохладный воздух, касаясь сосков, превращает их в тугие горошины. Моё тело становится таким гибким, что меня можно, наверное, закрутить в узел, и я опираюсь руками на спинку стула, и двигаю бёдрами в такт медленной мелодии, оборачиваюсь назад, ловя взгляд Вадима. А он…
Усмехается, оглаживая член по всей длине. Когда успел раздеться? И да, боги, это сексуально, хоть и за гранью любого приличия. Но какие могут быть барьеры, какие границы и условности, когда нас тянет к друг другу стальными канатами?
– Не останавливайся, – просит, а я и не думала.
Одним резким движением снимаю с себя трикотажные шорты и, выгнувшись, словно танцовщица полулегального клуба, выбрасываю их в сторону. Сегодня одежда – лишняя глупость. На мне и на этот раз нет нижнего белья, и ощущение своей наготы на мгновение оглушает. Но лишь на мгновение, и я смелею, касаясь своей кожи, кружусь и извиваюсь змеёй.
Сегодня всё для моего зрителя, чего бы он ни пожелал.
Меня уже трясёт от возбуждения, между ног скапливается густая влага, а Вадим будто бы читает мои мысли:
– Коснись себя.
И я слушаюсь: седлаю стул, расставляю ноги пошире, а дрожащие пальцы ищут на моём искрящемся от электрических разрядов теле заветную точку. Кажется, никогда не была настолько возбуждена, никогда не была настолько смелой. Снова ловлю взгляд Вадима – туманный, горящий почти инфернальным огнём, и тяжело сглатываю. Его член в крупной ладони, скользящей сверху вниз и обратно. Ритм то ускоряется, то выходит в ноль, и я подстраиваюсь под него, облизывая пересохшие губы. Мои пальцы на средоточии нервов, кружат вокруг, гладят, живут своей собственной жизнью.
– Ох, мать его, – шипит Вадим сквозь сжатые зубы. На виске пульсирует жилка и на лбу выступают бисеринки пота, подсвеченные мягким светом ламп. – Я уже…
И мне этого достаточно, чтобы кончить самой, хотя всегда думала, что самоудовлетворение – не мой выбор. Но оргазм прошивает меня раскалённой добела стальной нитью, выкручивает дугой, но я не могу оторвать взгляда от изливающегося себе в ладонь невероятно прекрасного мужчину.
* * *
Мы возвращаемся из нашего персонального рая примерно в обед, и всю дорогу я дремлю, свернувшись калачиком. Мне даже снится что-то, и сон этот помнится тревожным. Ничего не сохраняет сознание, но остаётся лишь ощущение – чего-то липкого и душного.
Я не верю в вещие сны, не следую ритуалам и приметам, но доверяю ощущениям, и они меня не радуют.
– Пообедаем у меня? – спрашивает Вадим, когда до наших домов остаётся не больше двух сотен метров, а я киваю.
– Только я к бабуле заскочу. Узнаю, как у неё дела.
– Соскучилась? – улыбается, а я пожимаю плечами.
Телефоны наши за три дня разрядились полностью, и я слегка волнуюсь, что столько времени ничего не слышала о домашних. Мало ли.
– Ладно, иди сначала домой, – милостиво разрешает, а я показываю ему язык. – Но сильно не задерживайся, ты ещё должна мой омлет попробовать.
– Хвастаешься?
– Констатирую факт. Он у меня фантастический!
– Уговорил, – смеюсь и, обняв его порывисто за шею, целую в небритую щёку. Колючий, но так сладко пахнет.
Машина останавливается между нашими заборами, я толкаю дверцу и тороплюсь домой. Наверное, бабуля волновалась – кто же знал, что там связь ловить не будет.
Бабулю нахожу во дворе: она воюет с урожаем вишен, но завидев меня, бросает работу, наспех отбирает руки белым полотенцем, а оно окрашивается алым соком.
– Катюша! Наконец-то!
Она встревожена, а я спешу к ней, чтобы понять, что именно её так всполошило.
– Где Вадим? – спрашивает первым делом, а я взмахиваю рукой в сторону калитки, мол, дома.
– Надо ему всё рассказать! Надо предупредить! – тревожится и тащит меня к выходу. – Быстрее!
Господи, что стрястись-то успело, пока нас не было?
Глава 46 Вадим
Покручивая кольцо брелока на пальцах, вхожу во двор и быстро иду к дому. Всё-таки я должен накормить Катрин своим омлетом – в нашем микроотпуске было совсем не до этого.
На порожке возле двери лежит одинокий сапог, и я на мгновение зависаю, вспоминая, каким образом умудрился здесь его оставить. Тем более что он не мой – маловат размерчик, да и фасон женский.
Хм, это же хлам бывших хозяев. Точно, дошло! Старая обувь была аккуратно сложена в больших коробках, оставалось только выбросить, но всё руки не доходили.
Странная фигня, честное слово.
Всё ещё размышляя о несчастном сапоге, берусь за ручку двери, а
