Влюбиться на максимум (СИ) - Вийя Шефф

Тревожный сон нарушает звонок телефона. На часах три ночи. Кому неймётся поговорить со мной? Я пару часов назад только заснула, протупив весь вечер, после ухода Фролова.

На экране высвечивается " Макарова". Тебе-то что надо? Егор нажаловался?

— Да? — мой голос хрипит.

— Макс, какого чёрта не отвечаешь на сообщения? — взволнованно.

— Ты время видела? Я сплю.

— Какой сплю?! Весь колледж на ушах. В чат класса загляни. Калинин разбился…

После этих слов я уже не слышала, что она говорит, звук пропал в моей голове, как в вакууме.

Трясущимися руками открыла чат. Там два видео и несколько фотографий. Машина на них — один сплошной кусок искорёженного железа. Это его Мазда, номера точно его…

На видео видно, как из тачки спасатели вырезают парня без сознания с разбитой головой. Его быстро переносят на носилки, и увозит скорая помощь.

Это Гордей…

" Бойся желаний своих".

О, Господи! Я же ему смерти пожелала…

Я же не взаправду! Просто брякнула со злости.

— Мам? — набираю её номер.

— Да… — отвечает уставшим и подавленным голосом.

— Это правда, да? Он разбился? Насмерть? — всхлипываю.

— Нет… Мы сейчас в больнице с его родителями. У него разрыв селезёнки и внутреннее кровотечение, его оперируют. Ещё что-то сломано и закрытая черепно-мозговая.

— В какой вы больнице, я приеду…

— В областной хирургии. Только не приезжай, ты ему всё равно не поможешь. Сейчас всё от врачей зависит. Борис Васильевич сказал, что его спасло, что он был пьян и расслаблен, иначе точно бы насмерть убился. Хотя… Был бы трезв, может и не вытворил такое…

— Что он сделал? — внутри всё упало.

— Выехал на красный свет перед фурой. Девушка, которая с ним была, сказала, что он специально это сделал, высадив её перед этим на перекрёстке.

— Девушка?

— Да. Они в клубе познакомились…

Отлично Калинин! Гульнул напоследок, а потом решил руки на себя наложить? Идиот!

— Позвони мне, как что-то будет известно.

— Хорошо…

Ярость смешалась с тревогой и беспокойством за него. Одновременно ненавидела и молилась за его жизнь. Что будет, если он умрёт?

Я такое точно не вынесу…

Сознание, как вспышки. Секундные. Голоса словно из банки: глухие и булькающие. И боль нестерпимая. Во всем теле.

От Макс я поехал в клуб, куда с торжества, по поводу Славкиного дня рождения уехали все, кому не больше тридцати.

Снова пил и довольно много, заливая боль в душе и воспоминание о том, что Макс была не одна дома, а с этим сопляком…

Как можно поменять меня на него? Я же лучше…

Малыш, я же лучше собаки…

Потом подвалила Кира или как её там… Та, с буферами. Тёрлась об меня, явно желая перейти от общения в горизонтальное положение. Хрен с тобой, поехали… Может, так я успокою свой недотрах.

По пути опять пили и курили. Помню горький вкус табака во рту. Эта кретинка всю дорогу безудержно смеялась, чем очень сильно бесила, до тошноты.

— Выходи, — остановил машину на перекрёстке.

— Что? — не поняла блонда.

— Пошла вон! — закричал на неё.

Она психанула, фыркнула носом и вышла из машины. А я, сделав глоток коньяка из бутылки, утопил педаль газа. Я не смотрел на светофоры, они стерлись из моего восприятия реальности. Мне вообще на всё было пофиг, мир вокруг исчез вместе со звуками. Дальше: свет, удар, скрежет металла, нестерпимая боль и темнота в глазах.

— Это же надо быть таким идиотом, чтобы под фуру полезть, — ругается врач скорой, мужчина лет пятидесяти в аккуратных очечках, вкалывая укол в вену Калинина. — Довезти бы. У него внутреннее кровотечение.

— Селезёнка лопнула? — смотрит фельдшер.

— Скорее всего. Давление низкое. Ещё и пьяный…

— Надо довезти. Молодой ещё. Красивый… — улыбнулась немного девушка, поправляя слипшиеся от крови волосы на лбу.

— Если не довезём, с нас три шкуры спустят. Это племянник главврача областной больницы, — грубо произносит доктор.

— Откуда вы знаете?

— Видел как-то у Василича на юбилее пару лет назад. Мы раньше с Борей вместе в хирургии работали, потом он по карьерной лестнице пошёл, а меня за провинность сюда сослали, в скорую. Так и работаю… Но до сих пор общаемся. Он друзей не забывает.

— Макс… — стонет Калинин и приоткрывает глаза.

— Не было с тобой никакого Макса, — гладит его по щеке фельдшер. — Всё в порядке с твоим другом. Ты держись, уже почти на месте.

Сквозь туман перед глазами опять вспышки, но только света, будто я ночью в поезде еду. Несколько людей по бокам, кричат и суетятся. Одно лицо смутно кажется знакомым. Дядя Боря…

Почему так холодно? У меня всё заледенело внутри. И двинуться не могу, чуть шевельнулся, и тело пронзает просто невыносимая боль. Дышать тяжело, хочется втянуть воздух полной грудью, но не получается. Опять больно и темнота, окутывающая с головой.

Я открываю глаза в какой-то комнате. Здесь так светло, что глаза слепит. И никаких окон и дверей. Да и стен, и углов я тоже не вижу. Странное место… Смотрю на свои руки, похлопываю по телу. Ничего… Боль ушла. Я снова как новенький.

— Привет! — раздаётся веселый голос сзади с явным акцентом.

Я его знаю, он эстонский. Всегда смеялся над ней, на то, как она медленно тянула слова, пытаясь говорить правильно, и вспоминал анекдоты о тормознутых прибалтах.

— Майя? — смотрю на красивую, высокую и худенькую блондинку с голубыми глазами напротив меня.

Когда-то у нас был короткий роман.

— Да, — улыбается.

— Где мы? — не понимаю, куда я попал.

— Это Пограничье. Сюда попадают люди, которые и не живы, и не мертвы.

— Я в коме? — предположил.

— Нет, ты без сознания. Пока… А вот я в коме.

— И давно ты здесь? — осматриваюсь.

Хотя на что тут смотреть? Пустота. Сплошное белое поле…

— Не знаю. Здесь время и пространство теряют свою значимость. Возможно, мы даже пострадали в разное время. Ты в прошлом, а я в будущем. Или наоборот…

— Теория относительности какая-то, — ухмыляюсь. — И как отсюда выбраться?

— Тут всего два пути — выжить или умереть…

— Вот второе я точно не собираюсь делать. Я ещё жизни толком не нюхал. И не оставил после себя ничего. Надо ведь… как там… Дом, дерево, сына… У меня пока ничего.

— Это ты так думаешь, — радостно улыбается.

Чему здесь радоваться? Мы в отключке. И неизвестно придём ли в сознание.

Я слышу какой-то писк и отворачиваюсь от неё, а когда возвращаю взгляд, то на месте Майи стоит маленькая девочка, лет шести или семи. На ней ярко-голубое платье, а на голове милые