— Оставь этот пораженческий тон, Алеша. — Передовика производства так просто не сломишь. — Не ты ли вчера назначал Пашке свидание на конец марта? Я привыкла к тому, что ты выполняешь свои обещания.
— Мама, какое это имеет отношение к разговору с Ильей?.. — Алексей начинал злиться — на себя, на мать, которая не хотела выслушать.
И вдруг он понял, что она плачет: ее плечи под простенькой домашней блузкой мелко вздрагивали. Алексей поднялся, подошел к матери и обнял ее.
— Мам, ну ты же все понимаешь. Пора.
— Я все понимаю, но не хочу верить, Алешка. Не хочу…
Он обнял ее еще крепче.
— А может быть, я стану облаком. Представь, как это здорово — облаком! Плыви себе в небе, роняй снежинки. Или сосной. Помнишь, как у Лермонтова: «На севере диком стоит одиноко на горной вершине сосна…» Буду стоять, хвоей сыпать, желудями… нет, стоп, желуди — это не на сосне. Дубом быть не хочу. Плохой из меня дуб. Сосна хорошая. И сделают из меня мачту…
Мать то ли засмеялась, то ли всхлипнула:
— Что ты говоришь, Алешка, какая сосна, какая мачта?!
— А японцы в это верят, — сообщил он с удовольствием. — И не только они… Ну, правда, мам! Стой себе и шуми, желуди… — тьфу, шишки! — роняй, никаких забот. Или вот стану майским жуком. Буду прилетать в мае.
— Лучше колорадским, — предложила Маргарита Викторовна. — Питаться хорошо будешь. Картошкой.
И это был уже не разговор «о том, как я умру», а разговор «о том, как я буду жить дальше».
Алексей отстранился, повернул мать лицом к себе, потянулся за платком, чтоб вытереть ей слезы, да так и не дотянулся — глаза Маргариты Викторовны были сухими.
— Ладно, колорадским так колорадским. От судьбы не уйдешь, но язык-то ей показать можно!
— Да, так твой отец говорил. Тоже знатный был болтун… Ох, ладно. Сгинь, нечистая сила. Вот твоя еда, ешь себе, и чтоб я про шишки больше не слышала.
— Ну чем тебе шишки не угодили? — усмехнулся Алексей и получил полотенцем пониже спины.
…А разговор так и остался неоконченным. Мать ушла наверх, но решение было принято; оставалось найти силы, чтобы поговорить с Ильей. Мистический круг смыкался, книги по утрам говорили одно и то же, реальность выгибала спину и вела себя странно.
Дудочка крысолова звучала все отчетливее.
Экран ноутбука светился — снова вечер, снова выход в Интернет… Но сегодня Алексей не пошел говорить с Анастасией.
Он встретится с ней в пятницу, как наметил. Он все ей расскажет и создаст для нее день, наполненный маленькими чудесами. Не важно, что там впереди, пятница будет особенным днем. Алексей надеялся, что ему удастся превратить слезы в улыбку, несчастье — в досадную неприятность, кажется, он заразился от Стаси неявным могуществом фей. Он чувствовал себя волшебником, который может все изменить взмахом волшебной палочки. Ну или почти все.
А сказки всегда кончаются хорошо, ведь верно?
На улице поднялся ветер. Под его порывами раскачивались и скрипели старые качели во дворе — он слышал. Их скрип, тягучий и какой-то безнадежный, портил Алексею настроение. Тагиров лежал на диване, закрыв глаза, рядом тихо жужжал ноутбук, на кухне капала вода из плохо закрученного крана. И качели во дворе — скрип-скрип…
Когда умру, схороните меня с гитарой
В речном песке.
Когда умру — в апельсиновой роще старой,
В любом цветке…
Да, даже страшные сказки завершаются хорошо. Кто сказал, что конец — это плохо? Что чистая половинка листа после последних строчек — это обрыв в пустоту и неизвестность? Неправда, это всего лишь чистая бумага, на которой можно писать историю дальше, а потом взять еще лист и еще, и так далее, до бесконечности.
Когда умру, стану флюгером я на крыше,
На ветру.
Если бы только не дудочка крысолова…
Тише!
Когда умру.
Стихи становились аккордами, и что-то менялось. Алексей ненадолго приоткрыл глаза — с миром что-то происходило: он становился то полутемным, как пыльный чердак, то звонким и ярким до тошноты. Цвета плыли и менялись, они начинали звучать: белый ослепительно гудел, красный и желтый звенели, и лишь от темных цветов шел успокаивающий гул. А фоном звучала музыка.
Алексей не слышал мелодию, он ее чувствовал. В нее вплетались картинки: пыльный мяч, скачущий по полу пустого дома; заплеванная лестница с перекошенными перилами, по которой можно идти очень долго и никуда не прийти; грязная зимняя улица, мрачные дворники кидают лопатами снег, коробки машин бессмысленно горбатятся на обочинах… Безысходность. Что обещала дудочка? Молочные реки, кисельные берега, коммунизм, счастье для всех, и пусть никто не уйдет обиженным… пусть никто не уйдет… не уйдет… Сети расставлены, рыбы плывут косяками, кто-то подмахивает бумагу — вот здесь распишитесь, и здесь, и здесь, а мы скрепим печатью, печать — это лучше, чем сеть, и никто не уйдет. Мы все пойдем в рай, держась за руки, давайте, построились по парам, а мы вам двойное оцепление — для вашего же блага, и не смотрите вперед, нет-нет, сковородок там нету, что вы, это не крики грешников, это ангелы поют… Никто не уйдет.
Знание пришло ошеломляюще просто, вплелось в аккорды неслышной музыки, и теперь Алексей не сомневался в том, что надо делать. Ему хотелось смеяться: как же он ошибался! Он думал, что это боль, а это было знание, которое упорно пробивало себе путь наружу и вот пробило наконец! Оно заполняло его всего, и руки потянулись к ноутбуку. Алексей едва не выронил чудо японской техники, но удержал, пристроил на животе как мог, постарался собраться с силами. Пальцы легли на клавиатуру. Так, логин, пароль… ЖЖ подмигнул привычным черным фоном, в углу зацвела картинка-сакура, но Алексею было не до нее. Где у нас редактируется журнал? А, вот здесь. Раньше Алексей думал: когда он узнает, когда поймет, может быть уже поздно и он не успеет… Теперь было смешно — знание находит само, и тебе не остается ничего иного, как подчиняться ему.
«Ты сходишь с ума! — надрывно орал кто-то внутри. — Подожди, остановись! Еще не все! Анастасия…»
Мысль о Стасе на мгновение остановила его, но знание, прикидывавшееся болью, требовало выхода. Алексей нашел нужный раздел, поставил несколько галочек и нажал на кнопку. Он представил, как летит сигнал, как закрываются «глаза», стоящие у личных записей, и они становятся видимыми для всех. Вряд ли кто-то заметит. Вряд ли кто-то поймет сразу. Пусть. Ведь это еще не конец?
Ноутбук вывернулся из рук и начал падать — медленнее, чем осенний лист. Он лег на асфальт, и его смяло колесо пролетающей по шоссе машины. Нужно поднять глаза, и увидишь, что дорога поднимается к солнцу.
