10
Еще до восхода солнца Марина просыпалась и засыпала несколько раз. Сперва ее без умысла разбудил Лёва, пришедший к их палатке поднимать Сергея на рыбалку.
— Не уходи, Сережа, — просительно забормотала она, когда муж стал выбираться из двухместного спальника.
— Не беспокойся, мы рыбы наловим. Я тебе белых кувшинок привезу, — тихо ответил он и поцеловал ее в лоб.
— Ну не уходи, — пыталась клянчить она и вялыми спросонья руками пробовала задержать Сергея.
Позднее рев лодочного мотора вспугнул сон Марины на несколько секунд. Зачем они туда собираются? Ведь опасно! Однако тырканье движка стало ровным и затухающим; моторка отчалила. Основательно разбудил Марину нудный комар. В то время уже выгоревший желтоватый брезент палатки пронизывало высокое солнце, и было светло и душно. Приставучий комар зудел поблизости. Марина поймала его и тщательно растерла в ладони: «Такой маленький, а уже гад!»
Она раздернула шлицы палатки, выглянула, щурясь от солнца.
— Каша уж готова, — приветно крикнула ей от раскочегаренного костра Валентина. — Иди сперва искупнись. Вода теплая.
Вдоль речного русла золотились блики. Солнце уже нагрело прибрежный песок, и ступать на него босыми ногами было приятно. Марина в купальнике вошла по колено в воду, мягкую, со свежей прохладцей, наклонилась, плеснула из пригоршней на плечи, на спину. В это время послышался негромкий рокот: вдали, на стремнине, замаячило пятно. Лодка.
— Может, наши едут? — крикнула Марина сестре, которая ниже по течению драила с песком эмалированные миски и кружки.
Валентина оторвалась от дел, приложила ко лбу ладонь козырьком.
— Нет. Не они, — сказала уверенно.
— Пора бы им приехать.
— Давно бы пора, — согласилась Валентина, принимаясь опять за мытье посуды.
Тут Марина вспомнила странную, неизвестно откуда навеянную вчерашнюю тревогу по поводу нынешней рыбалки, вспомнила, что поутру ей хотелось удержать Сергея. «Зачем мы их отпустили? Глупые бабы! — самоуничижительно подумала Марина, укорила и Лёву: — Вечно этот шелопут смузыкает на приключения. Ему что, он бессемейный. Броди где попало». — Купаться расхотелось: Улуза показалась недружелюбной, затаившей угрозу.
Прошел час.
Затем в бесплодном ожидании истлели еще два часа. И еще — два. Солнце миновало зенит, покатилось к западному причалу.
— Если мотор поломался, то на буксир бы напросились. Или на веслах бы уж дошли, — раздумчиво взвешивала Валентина.
— Вдруг с ружьем в лес поперлись. Заблудились? — выдвигала свою версию Марина.
— Да, считай, блудиться-то здесь негде. Таежных лесов поблизости от старицы нету. Что-то стряслось. Не рыба же к ним косяком прет. Неужель где-то загудели в дороге?
— Твой Сан Саныч человек взвешенный, серьезный. Такой загула не позволит.
— Он в одиночку серьезный. В стае мужики — тот же детсад, токо в штанах у них подлиньше…
Марина хмыкнула, рассмеяться не хватило настроения.
— …У нас на молокозаводе в прошлую осень слесарь Максим погиб. Вернее, себя покончил, — рассказывала Валентина после некоторого молчания: трагические невыдуманные истории так и липли к случаю. — Мужик-то смирный, не хулиганистый. Пошел на охоту, на уток, да попадись ему кабан. Он его и грохнул. А лицензии нет. Думал, обойдется, потихоньку тушу разделает, из лесу перетаскает. Да нет. Назло-то лесничий появился. Максиму бы повиниться. Уж черт бы с ним, с кабаном, штраф заплатить. А он — бежать. Лесничий за ним, пальнул в воздух: «Стой!» А Максим — то ли с испугу, то ли бес попутал, развернулся да в лесничего выстрелил. — Валентина перевела дух. — Домой-то пришел, весь трясется. Говорит жене: я человека убил. Она туда, сюда. В слезы, за голову схватилась, к Максимовой матери побежала. А он в сарай ушел, заперся, посидел там немного и застрелился.
Валентина резко, обрывно замолчала. В наступившей тишине, по которой временами строчили из травы кузнечики, еще больше скапливалось тревоги. Солнце клонилось к горизонту, и отблески на воде стали красноватыми. Иногда солнце пряталось в толстых облаках, и Улуза тускнела, замирала в предчувствии то ли грозы, то ли бури.
Марина лежала на траве ничком, упершись подбородком в сложенные перед собой руки. Смотрела на реку отстраненно, не вглядываясь вдаль. Какая-то беда, казалось, уже непоправимо свершилась, только весть о ней где-то застряла и пока не дошла. Пожалуй, Марина даже бы не поверила, если б ей кто-то сказал, что несчастье миновало Сергея, что он сейчас цел и невредим. Ее болезненные представления о примнившейся беде отрывали от действительности — отрывали настолько, что она уже с тайным и жутким удовольствием представляла себя вдовой… Мысли в диком искусе забегали настолько далеко, что она видела себя в черном платке, в трауре, у гроба мужа, рядом с ней Ленка, которая трет кулачками свои слезные глаза. В душу приходило раскаяние за вину перед Сергеем, хотелось вдоволь исказнить себя, настрадаться, выплакаться. Зато потом, искренно отмучившись, пройдя чистосердечные страдания, обрести независимость от мужа; как положено, год честно повдовствовать, и наконец связать судьбу с Романом, никого не предавая…
— Есть будешь? Целый день без обеда сидим, — спросила ее Валентина.
— Не хочу, — слегка осипшим, скорбным вдовьим голосом ответила Марина.
— Давай хоть чаю попьем. Чего из-за них голодать! — Валентина повесила на треногу над костром походный котелок, бросила на головешки сушняку. — Если живы — никуда не денутся, приедут. Если не живы — знать, тому и быть, воля Божья! — сказала она громко, уверенно. И тут же осеклась: — Через час не появятся — пойдем до ближайшей деревни, попросим мужиков на лодке до старицы съездить.
Марина не откликнулась, по-прежнему лежала, упершись подбородком на руки и глядела на белый песчаный мысок, который омывали мелкие речные волны. Валентина подула на тлеющие головешки — сосновые сухие ветки вспыхнули. Запахло смолистым дымом. Длинная рыжая хвоя быстро занялась летучим пламенем, затрещала. Сквозь этот треск и просочился гул с реки — дробно-частый, оборотистый шум двигателя.
— Едут! — тихо воскликнула Валентина.
Марина стремительно поднялась с земли, но тут же замерла. Она не могла поверить в долгожданный нарастающий шум над рекой.
— Они едут! — убежденно повторила Валентина и широко пошагала к берегу.
Ни радости, ни облегчения в душу не пришло — Марина застывше стояла на месте. Она не могла поверить, что все ее страдания так бесполезно кончились. Значит, всё впустую? Всё благополучно? Значит, нет никакого смысла в том, что изводила себя в ожидании? И конец всем горьким и сладким расчетам на будущее?
