Мне терять нечего, я и пошла к нему. Типа, бери меня, я вся твоя. Но ничего хорошего не получилось, встретил он меня с ледяным видом, и на все мои слова отвечал: раньше надо было думать, я в Сибири на объекте другую девушку встретил.
Дома я, конечно, рыдала — и думала: а не поискать ли помощи в бабушкиных тетрадках? Вдруг подействует? Мне же без Антохи — никуда! Но это так, от полнейшего отчаянья: с колдовством я завязала. В жизни от него мало проку. Может, кому и нужны ненастоящие чувства, а я их выше крыши наелась. И вообще, в подобные дела лучше не соваться; меня, вон, и так уже наказали — лишили самого дорогого.
Недели на две забилась в нору, не знала, что делать, думала, думала… Про Антона от других узнавала. Он уезжать не собирался еще почти месяц, то ли отпуск взял, то ли у нас в городе по работе у него были дела, Зинка и Татьяна Степановна путались в показаниях. Тогда-то передо мной надежда и забрезжила: странно все это как-то. Не из-за меня ли он задержался, думаю. Не могла же такая любовь, про которую он мне пел, взять и без следа испариться? И про девушку свою уж больно упорно талдычил…
Попытаю-ка удачи еще разок, решила я. И однажды утром, в конце мая, пошла к его дому, села у подъезда и стала ждать, когда он своего Цезаря выведет. Дождалась. Антон, как меня увидел, вздрогнул. Я сижу. Интересно, думаю, подойдет, не подойдет? Подошел. Чуть-чуть улыбнулся. Ну что, говорит, прогуляешься с нами в лес по старой памяти?
В лесу-то все и случилось. Мы шли-шли, трепались о ерунде, Антон оттаивал, собой становился. Жарко было. Я на него и не смотрела, но ничего вокруг не замечала, одного его чувствовала, всем телом, всей кожей. Потом смотрю: он меня привел на ту полянку, где я у костра колдовала. Остановился, повернулся ко мне и смотрит. Как притянул своим взглядом: я подошла, медленно-медленно, руки ему на плечи положила, на цыпочки привстала…. Он ахнул:
— Клепка! — хрипло так, и в губы мне впился. А дальше я уже ничего не помню, только дикое счастье и как засыпали под деревом.
А потом все — как в кошмаре. Жуткая боль, Антон с белым лицом, нож, кровь. Я сознание потеряла. А когда очнулась в больнице, вижу, Антошка мой рядом, глаза огромные, и по щекам слезы текут.
— Клепушка моя, — шепчет, — милая, любимая, единственная, как же я испугался, что тебя потеряю! Я ведь ради тебя остался, отпуск специально взял, и про девушку все наврал! Нет у меня никого, никто мне не нужен! Умоляю, не мучай меня больше, выходи за меня замуж!
На днях у нас годовщина. И весь год, до единой минутки — вот Антоха не даст соврать — нам было так хорошо, что я боялась только одного: как бы не лопнуть от счастья.
ПРОТОПОПОВ— Выйдешь за меня замуж?
Юная медсестра вскинула на меня округлившиеся глазки, вскочила со стула и вылетела из комнаты с криком: «Очнулся, очнулся!»
Так я пришел в себя. Жена потом смеялась: настоящий мужчина! Еще языком не ворочает, а туда же — барышням предложения делать.
Позже, узнав от меня про свой роман с доктором, она и вовсе чуть не умерла от хохота. Оказывается, мне все привиделось: порождение больного сознания Врач приходил, осматривал меня, выписывал назначения и уходил, даже от чая и кофе почти всегда отказывался. У него же работа, больные. Раз или два всего в гостиной посидел, виски выпил. Это когда мы у него последние были. А если за талию в дверях приобнял, что ж с ним поделаешь. Машинально. И вообще, как ты смел обо мне такое подумать? После всего, что я от тебя вытерпела?! Ее голос звучал негодующе.
Странно, я мог бы поклясться… более того, собирался поступить благородно и предоставить жене свободу, если б она захотела… хотя, конечно, отнюдь не планировал жениться на медсестре. Даже не знаю, почему так сказал — очевидно, минутное помешательство. Если б еще она была похожа на Тату — понятно; однако ничего общего — разве только взгляд и улыбка, совсем чуть-чуть.
Впрочем, хватит о ней — дело прошлое. Я больше не могу и не хочу рвать себе душу. Воспоминания и так подстерегают на каждом шагу — за что ни возьмись, куда ни взгляни, о чем ни подумай. Музыка, запахи. Париж в телевизоре. Ее карандашный набросок. Луч солнца в кабинете: точно так же он падал тогда, в нашем золотом октябре. Стоит закрыть глаза, и я снова вижу янтарные искорки в ее волосах и бледный огонь в бокале шампанского…
Другая картинка: Тата укрыта моим кимоно и что-то, смеясь, рассказывает, но я не слушаю — до того люблю, что просто сил нет сосредоточиться. Ее рука вспархивает, случайно откидывает легкую ткань…
Для чего память хранит все это? Чтобы издеваться над нами, мучить?
Я как-то позвонил ей — когда мне уже разрешили выходить с Никсоном. Ее сын сказал, что она в Америке. Сердце сжалось до того мучительно, виски сдавило таким тугим обручем, что я сразу дал себе слово: никогда больше. Чего бы я добился своим звонком? Опять потерял бы разум при первых звуках ее голоса, опять захотел новой жизни, любви, перемен в себе и вокруг…
После того как речь у меня в достаточной степени восстановилась, я стал много разговаривать с женой. Соскучился по человеческому общению, и она просила: расскажи все честно. Я, конечно, знал: ничего хорошего из этого не выйдет, но все-таки решил попытаться хоть что-нибудь объяснить. Тата, начал я — жену передернуло — устроена так, что при ней обязательно хочется стать лучше, умней, образованней, благороднее…
— Сама она очень благородная, крутить роман с чужим мужем, не выдержала жена.
— И все-таки стремление измениться, само наличие стимула были для меня очень важны, — упорствовал я.
— А зачем тебе меняться? — Жена повысила голос. — Ты что, плохо живешь, мало достиг? Больше и пожелать грех. Посмотри вокруг — все заработано твоим трудом. Прекрасная работа, крепкая семья, сын, невестка. Внуки скоро пойдут. Ты заслужил право на отдых. Ты много читаешь, многим интересуешься, ты тонкий, умный, думающий человек, тебе всегда найдется, чем заняться…
Я подавил подступившую к горлу тоску и поспешно завершил разговор.
Хватит уже… грехопадений, бросила напоследок жена.
Я усмехнулся, вспомнив одну из многочисленных фразочек Таты: при грехопадении главное — не ушибиться.
И не опозориться, добавлю я от себя.
Мне, к сожалению, не удалось ни то, ни другое. Что, конечно, отбило всякую охоту к приключениям.
Жена права: стар я уже меняться. В жизни у меня все нормально, от добра, как известно, добра не ищут, а здоровье не купишь.
Вот так.
УМКАВ школе что у меня, что у Татки была отличная память, и мы, понахватавшись цитат, любили ввернуть этак небрежно про «амонтильядо из толедских запасов» или «Мадрид, испанский город»: «не знаю, никогда не бывал, но пари готов держать, что — дыра»… Звучало пижонски — и как будто про колонии на Марсе.
