Агония - Саманта Тоул

— Конечно.

Она закрывает дверь, и Мойра велит мне присесть.

Я опускаю свою сумку на пол и прислоняю ее к стулу рядом со мной.

Боже, я так нервничаю, что мои внутренности дрожат, но внешне я стараюсь излучать спокойствие. Но я не уверена, что мне это удается.

— Спасибо, что встретились со мной, — говорю я ей.

— О, никаких проблем. — Она отмахивается от меня. — Деклан был в восторге от твоих картин, и я очень хотела их увидеть. Только я сказала ему: «Если эта девушка так хороша, то какого черта ты не рассказал мне о ней раньше?». — Она смеется, и я тоже. — Мужчины, да? — добавляет она, и я соглашаюсь.

— Ну, я просто рада, что наткнулась на него, — говорю я Мойре.

Она улыбается и кивает.

— Тогда давай не будем терять время, покажи мне те картины, которые принесла.

Я тяжело сглатываю, когда поднимаю свою сумку. Я двигаю ее перед собой, прислоняю к ее столу и открываю молнию на сумке.

Мойра выходит из-за стола и встает рядом со мной.

— Я взяла с собой только две картины, — говорю я ей. — У меня сейчас нет машины, а они довольно тяжелые для переноски.

Я достаю из сумки первую картину и слышу, как она делает резкий вдох.

Черт. Она ее ненавидит.

Это та, где изображены мы с Аресом.

Я поднимаю на нее взгляд и начинаю говорить, что другая картина намного отличается от этой, если эта ей не по вкусу, но выражение ее лица говорит мне, что на самом деле она ее не ненавидит.

— Можно? — она протягивает руку к картине.

— Конечно. — Я передаю ей ее.

Она проходит с ней через всю комнату, ставит ее на пустой мольберт, а затем отступает назад, глядя на нее.

Я двигаюсь, чтобы встать рядом с ней.

— Господи, Ари… она хороша. Действительно хороша. — Она смотрит на меня. — Я думала, что Деклан преувеличивает насчет твоего таланта, но… — Она протягивает руку, пальцем обводит картину, не прикасаясь к ней. — Линии здесь, детали… я чувствую абсолютную страсть в этой картине.

Я чувствую, как в горле встает комок.

— Спасибо, — говорю я ей.

— Полагаю, это по памяти, а не натюрморт? — она снова смотрит на меня, в ее глазах усмешка.

— Это из памяти.

— Но для тебя это личное, да?

— Да, — выдыхаю я.

— И как бы ты себя чувствовала, показывая ее? Я знаю, что все искусство личное, но эта картина глубокая, я могу сказать, — говорит она, снова водя пальцем по картине.

— Я… ну, я бы показала ее, но… она принадлежит кому-то другому, — про себя договариваю вторую часть предложения. Как и мое сердце.

Я не понимала этого до этого момента. Я думала, что смогу расстаться с этой картиной. Но я не могу. Она принадлежит Аресу.

Независимо от того, нужна она ему или нет, пусть он решает, как поступить с ней.

Потому что он вернул ее мне. Это он вернул мне способность рисовать. Вдохновение, в котором я нуждалась. И я в долгу перед ним за это.

Господи, как мне его не хватает.

Я чувствую, как мое горло сжимается от слез. Господи, только не здесь. Возьми себя в руки, Ари.

Мойра поворачивается ко мне лицом и пристально смотрит на меня.

— Если бы я сказала тебе, что хочу видеть эту картину в своей галерее, что бы ты сказала?

Я сглатываю.

— Я бы сказала, что больше всего на свете хотела бы иметь свои картины в вашей галерее. Но я не могу отдать вам эту картину.

— Тогда почему ты принесла ее сегодня?

— Потому что… я думала, что могу.

Она задумчиво смотрит на меня.

— Ты любишь мужчину на этой картине.

Это не вопрос. Но, тем не менее, я отвечаю:

— Да.

— Я тоже когда-то любила мужчину. Полного засранца. Надеюсь, твой мужчина не мудак.

Смех соскальзывает с моих губ.

— Он может им быть. — Не то, чтобы он был моим.

Она тоже смеется.

— Разве не все они иногда такие? Но дело в том, признают ли они, что были ослом, и перестают им быть, или им все равно, и они продолжают жить дальше. Мой был последним вариантом.

Мой — первым.

Она ярко улыбается мне.

— Хорошо. Покажи мне другую картину, которую ты принесла с собой, и давай посмотрим, так ли она хороша, как эта.

Мойре понравилась другая картина, которую я принесла. Это был слегка абстрактный портрет красивой женщины. Совсем другой, чем картина с Аресом и мной.

Женщина на картине не была вдохновлена кем-то из тех, кого я видела. Это было прямо из сердца. Недавняя картина, написанная всего несколько дней назад.

Женщина ожила, но ее глаза закрыты. Выражение ее лица тоскливое, болезненно печальное, и абстракция передает ее чувство полного одиночества.

Да, я полностью отдаю себе отчет в том, что женщина на картине отражает мои чувства прямо сейчас.

Но это и есть искусство. Это отражение наших самых сокровенных желаний, потребностей и чувств. Оно эмоционально и беспорядочно. Прямо как жизнь.

И Мойре это понравилось.

Она сказала, что ей нравится контраст в моей способности рисовать, и сразу же предложила мне выставиться. И вот что: у нее была вакансия продавца на этаже галереи, и она спросила, не заинтересует ли меня эта работа.

Я сказал:

— Да, черт возьми!

Когда я вышла из галереи, первым, кому я хотел рассказать об этом, был Арес.

Потом я вспомнила.

Я замерла на мгновение, не зная, что делать.

Но мне хотелось кому-то рассказать, поэтому я позвонила папе и сообщила ему хорошие новости.

Он был очень рад за меня. Он спросил, не хочу ли я приехать домой, чтобы отпраздновать, и я согласилась.

Ведь мне больше не с кем праздновать.

Итак, я в такси на пути к отцу.

Но сначала мне нужно сделать остановку.

Мне нужно кое-что сделать.

Я выхожу из такси возле штаб-квартиры и тренировочного центра «Нью-Йорк Гигантс», заплатив водителю за проезд. Решаю не просить его подождать, пока я зайду