Она зашла вечерком, стараясь быть по-человечески любезной и светской, что ей удавалось с колоссальным трудом.
Рассказала все (в который уже раз она все это рассказывала разным людям).
Муж Элизабет поцокал языком:
– Да! Видная деваха. Видел ее… Ноги… Все дела… Что ж она так… прокололась. Надо же понимать, в какой стране живешь.
Вдруг Саша вспомнила о важном. Подумала, вот расскажу ему об Эле, чтоб он понимал, какая она.
Она рассказала о фашистах. О желтой звезде на Элькином платье. Впервые кому-то рассказала. Такими вещами хвастаться грех. Но сейчас не могла иначе. Думала – во спасение.
Режиссер слушал, презрительно кривился.
– Ну, что ж это она так… неосторожно. Это – опасно. Это надо понимать! А то, что она сделала, понимаешь, евреям сейчас это не нужно. Евреи теперь за себя постоят без всяких этих выкрутасов.
Саше казалось, что она ослышалась. Она посмотрела на невозмутимую Элизабет. Та слегка пожала плечами, мол, это свободное мнение моего выдающегося мужа, на которое он, как пострадавший в свое время от тоталитарного режима, имеет полное моральное право.
Значит, не нужно. Жертве тоталитаризма, конечно, виднее. Он же не раз говорил, спьяну, правда, но зато честно, что он – глашатай своего народа.
Стало быть, кому же и знать, как не ему.
И то ладно.
Самый главный, окончательный и бесповоротный урок, который Саша вынесла: на милосердие и понимание тех, от кого зависит твоя жизнь, рассчитывать не следует никогда.
Барахтаться надо самостоятельно. Выпрыгнешь – молодец. Нет – лежи на дне мертвым телом. Всплывешь – поохают, и только.
Но сочувствия и уважения от тех, у кого власть, не будет.
Ну, сколько можно примеров? Для чего читать все эти книги и слезы лить от бессильного сострадания? Надо же хоть какие-то уроки извлекать, хоть какие-то понятия забивать в свою упрямую голову, полную наивной надежды.
Вот уже больше двухсот лет, как состоялась казнь Егорушки-праведника из тургеневской прозы. За то, чего не совершал.
Состоялась? Да!
Вопросы есть?
На склоне лет, незадолго до кончины, дед Антона, знаменитый генерал, не раз рассказывал Саше об одном эпизоде из его боевой молодости. По его словам, он долго охотился за главарем «белобандитов», устраивал засады в населенных пунктах, в лесах, выслеживал и в конце концов поймал. Одолел, связал. И повез связанного врага на телеге через лес к своим. Белый офицер, крупный человек, богатырского телосложения, которым тогда отличались русские люди, какое-то время молчал, а потом сказал:
– Знаешь, а ведь я давно мог тебя убить. Много раз на мушке держал. А рука не поднималась – ты же свой, русский, православный. Красивый парень. Тебе жить и жить. Вот я тебя и пожалел. А ведь ты меня не пожалеешь!
– Не пожалею, – ответил парень.
Не пожалел.
Зачем он несколько раз повторял эту ужасавшую Сашу историю, всегда заканчивая словами: «Не пожалел»?
Сильный был человек, упрямый, не из тех, кто сомневается. А вот что-то к концу жизни не давало покоя, цепляло. Он словно бы опоры искал, поддержки. А как тут было поддержать, когда почему-то страшно становилось, не дай Бог как. Ведь не помешать, не вернуть, не изменить.
…Не пожалел…
Испанского поэта Федерико Гарсия Лорку предупреждали о грозящей опасности.
Почему же он не бежал, не прятался?
– Я поэт, а поэтов не убивают.
Ах, еще как убивают!
Рука еще ни у кого не дрогнула. [12]
Девять месяцев, с июля по апрель, длился Сашин ужас. За все это время она ни разу не спала ночью дольше получаса. Но никогда раньше и никогда потом не посылались ей такие прекрасные, полные света, любви и надежды сны. Господь дарил утешение. Просыпалась каждый раз (с вернувшимся удушьем, судорогами) – не в жизнь, в небытие. То, что было с ними все это время, жизнью назвать никак не получалось.
Больше всего из живого на земле любила Саша деревья. Гладила их, прижималась, обнимала, когда оказывалась рядом.
Сейчас она, как никогда, чувствовала себя подобной живому дереву, вросшему корнями в почву – не убежать.
Она писала, как заклинание, деревьям и самой себе:
Деревья!
Рычите, кусайтесь, царапайтесь —
Не давайте себя срубить!
Не уступайте прихотям человека:
Вы имеете право жить.
Люди представить себе не умеют,
В ствол теплый вонзаясь пилой,
Как больно живому дереву
Становиться бездушной золой.
Вы не можете убежать,
Ваш трепет предсмертный
Для них ничего не значит,
Только птицы, гнезда лишенные,
Вашу кончину оплачут.
Спросите у птиц совета:
Как вам вырастить крылья,
Чтоб улететь с холодами
В страну, где не существует
Отточенного всесилья
Лязгающего железа.
Где только ветер бушует
В ветвях векового леса.
Улететь не получится. Ни у деревьев, ни у них. Это давно всем ясно. Девять месяцев кошмара – за это время мог бы родиться ребенок. Саша сейчас радовалась, что у них с Леней нет детей. Думали об этом. И побоялись нового страдальца отдавать этому миру. Сейчас выходит, правы были.
Сашин школьный друг-начальник предупредил: не надейся на оправдательный приговор. В суде так не принято. Раз дело до суда дошло, лучшее, на что можно рассчитывать, – условный срок.
И даже когда все всё понимали, и даже когда адвокат потребовал результаты медицинской экспертизы о сломанной челюсти «жертвы грабежа», а следователь заявил, что результаты утеряны вот таким-то майором в метро, за что он получил выговор по службе, приговор все равно состоялся. Условный. Но – приговор по уголовному делу.
Еще одно оскорбление Саше за усилия и претерпевание.
Потом окажется, что условный срок – это не что-то исключительное, не особая трагическая печать избранных. Многие представители поколения от двадцати до тридцати получали условный срок. Зачем это надо? Ну, это-то вполне понятно: чтоб боялись. Ведь получивший условный срок в следующий раз получит реальный. Так что будет сидеть себе тихо-тихо и не высовываться. Стало быть, не опасен. Вне игры. Наверное, по этому поводу существует какое-то указание: не щадить. Подружка ее детей, добропорядочная студентка МГУ, получила полгода условно за оскорбление представителя власти. Что же она такое сотворила, негодница? Да просто забыла дома ключи, вернулась, стала звонить в домофон. Подошел блюститель правопорядка, потребовал пройти с ним для выяснения личности: почему, мол, у двери подъезда околачиваешься.
