Марина очнулась, когда кто-то из мужчин присвистнул. Она вздрогнула и повернула голову к кровати. На коричневый гобелен покрывала было вывалено содержимое всех емкостей, которые стояли у трюмо. Не надо было являться знатоком, чтобы понять: украшения из стоящей рядом коричневой лакированной шкатулки, самой крупной по сравнению с другими, отнюдь не бижутерия. Марина опустилась перед кроватью на колени и осторожно взяла в руки тяжелую серьгу с кроваво-красным лучистым камнем в кружевной золотой оправе.
— Ваша бабушка носила это? — спросила Марина, повернувшись к Борису, так и держа в руке серьгу.
Тот покачал головой и сказал:
— Именно эти камни — нет. Я запомнил бы. Слишком уж серьги выдающиеся… крупные… а уж сверкают… Но вот эти бусы, — поворошив кучку драгоценностей, он достал нитку чуть желтоватого жемчуга, — она часто надевала. И вот эти серьги… иногда… — Борис вытащил довольно скромную серьгу с чуть удлиненным голубоватым камнем. — Бабушка любила голубой цвет. У нее были голубые кофточки, платья летние… К ним она и надевала эти камешки.
Между тем отец Дмитрий, перевернув шкатулку вверх дном, прочитал:
— «Мастер Зальцман, 1880 год». Девятнадцатый век, между прочим… Похоже, это та самая шкатулка, в которой Пелагея принесла Епифановым свои драгоценности.
— Ничего не понимаю… — растерянно произнесла Марина и обратилась к Борису: — Здесь, в этой квартире, лежат такие ценности… Практически на виду. Почему после смерти вашего деда и бабушки их никто не взял? Галина Павловна, например, или Ира?
— Ты же знаешь, что наша бабушка умерла всего два года назад.
— Сколько же ей было лет? — спросил Дмитрий.
— Много, около девяноста, но она всегда была крепкой старушкой и до последнего дня обслуживала себя сама. После ее смерти мама ничего отсюда не взяла. Говорила, что сохранит все как есть для того из нас, детей или внуков, кому квартира понадобится. Думали, кстати, что Иришкина Ниночка со своим… байкером… когда поженятся, сюда переедут. Мама говорила, что на первых порах и старая мебель сгодится, а потом, постепенно, поменяют, если будут на то деньги. Меня вот сюда пустили, когда… в общем, вы и сами знаете когда…
— Боря! Но драгоценности-то! Вряд ли Галина Павловна о них не знала. Разве можно было держать их в квартире, в которой чуть ли не два года никто не жил?
— Ничего про это не знаю. Надо спросить у матери. Возможно, она побаивалась их так же, как тех изумрудных серег. А может быть, даже мечтала о том, чтобы квартиру ограбили и унесли эти цацки от греха подальше. Может быть, и бабушка с дедом были бы не против, если бы они все, а не только те изумрудные серьги куда-нибудь пропали. Да видно, от них так просто не отделаешься.
— А Иришка? Неужели она никогда не играла бабушкиными украшениями из шкатулки? Это же так естественно!
— Не знаю, но думаю, что нет. Нам, детям, вход в спальню бабушки и дедушки был строго воспрещен. Да мы туда и не рвались. Нам всегда было хорошо всем вместе в большой комнате. Там нам разрешалось все. В шкафу было даже две полки с нашими игрушками, тетрадками, карандашами… и прочим детским имуществом. На балконе стояли наши санки, лыжи, в кладовке всегда валялись мячи, Иришкины прыгалки, детский бадминтон. Нам всегда было чем здесь заняться, и мы не лезли в сугубо взрослую комнату, где, как нам казалось, нет ничего интересного, даже телевизора.
Мужчины еще рассматривали украшения, а Марина, поднявшись с колен, подошла к трюмо и взяла в руки коробочку из открыток. Внутри нее, как и в маминой, лежал всяческий бумажный хлам: квитанции, листочки из отрывного календаря, бирки от одежды, проездные билеты. Она уже хотела поставить коробочку на место, когда глаз задержался на сложенном в несколько раз листке, похожем на старое слежавшееся письмо. Марина высыпала перед зеркалом бумажный мусор, достала сложенный листок и развернула его. Он был исписан фиолетовыми чернилами кудреватым старинным почерком. Заголовок гласил: «Во владение Матвея Никодимовича Епифанова перешли…» Это был тот самый список, о котором шла речь в письме, оставленном Александру отцом, Иваном Толмачевым.
— Та-а-ак… — протянул Дмитрий после чтения списка. — Значит, где-то все-таки должен быть еще и напрестольный крест. Его просто так на тумбочку не выложишь — не поймут. Так что тайник, возможно, все-таки где-то есть. Марина Евгеньевна, проверьте, пожалуйста, сколько по этому списку не хватает ювелирных изделий?
— Вы думаете, я смогу отличить друг от друга драгоценные камни? — усмехнулась она. — Я, кроме простеньких аметистов да изумрудов Галины Павловны с Леной, других камней и не видела никогда.
— Ну… хотя бы примерно… В списке указан цвет, форма и даже кое-что сказано об оправе. Видимо, Матвей Никодимович и сам боялся запутаться.
Марина присела со списком на кровать, а мужчины решили все-таки искать тайник. Сначала они обшарили всю спальню, здорово мешая Марине, которая выкладывала драгоценности столбиком, сверяясь с кудреватыми записями на листке. Потом они отправились на поиски в другие места квартиры, и она так увлеклась своим занятием, что совершенно забыла о том, что происходит за пределами спальни. Она рассматривала старинные броши, серьги и браслеты с немым изумлением. Неужели все это можно было носить? Вот, например, жемчужные серьги… От замочка они начинаются золотой розеткой, украшенной мелкими жемчужинами. К розетке прицеплен цветок в виде ромашки с золотыми лепестками с крупной жемчужиной в центре, далее на золотых цепочках висит что-то веретенообразное, тоже усыпанное жемчугом и заканчивающееся ажурным золотым шариком. Марина прикинула, что если эти серьги вдеть в уши, то золотые шарики улягутся на плечи. Какие же лебединые шеи должны были быть у красавиц прошлого века! Пожалуй, она, Марина, смогла бы надеть разве что вот это колечко с александритом, простенькое и непритязательное… или эти крохотные сережки с красными камешками… наверно, рубинами…
Большая часть перечисленных в списке украшений, «перешедших во владение Матвея Епифанова», была на месте. Если не считать серег Галины Павловны, не хватало двух колец, браслета с малахитом, золотой броши с крупным сапфиром и жемчужной подвески, видимо из единого комплекта с серьгами. Сделав то, что ей поручили, Марина вышла в кухню. Там уже сидели мужчины, все еще сохраняющие сосредоточенное выражение лиц.
— Ну что? — спросила Марина, оглядывая их по очереди.
— В первом приближении ничего, — ответил за всех Борис. — Предлагаю пока прерваться. Вы с дороги, а потому должны отдохнуть. А я тут еще один поковыряюсь, подумаю…
