— Ну а потом что? — скептически допытывалась Людасик. — Выйдет первый номер, а дальше? Где ты возьмешь авторов?
Вот что значит честный, добросовестный человек. Добросовестно сыплет соль на рану. Ответить ей было, разумеется, нечего, кроме: «Людасик, я тебя умоляю!» — и скорчить жалкую гримасу.
Вспоминать о вчерашнем было страшно. Сцена с Самим время от времени всплывала в памяти в виде нелепого и унизительного фарса. Я старательно гнала воспоминания прочь.
— Ты чего это, Людка, такая нудная стала? — вдруг вскипела Римус. — Тебе восемьдесят лет уже исполнилось, нет?! Моя бабушка и то веселее!
— Верю, — безрадостно откликнулась Людасик. — Думаете, я не хочу развеселиться? Просто не получается… Вроде бы болел Валерка, а осложнение у меня. На орган доверия к жизни! Такое ощущение, как будто идешь по аллее парка — всюду цветы, аттракционы, качели, танцы, — и на каждом метре таблички: «Входа нет», «Не прикасаться», «Руками не трогать» или просто — «Не для тебя». Так ясно, черным по белому, новенькими буквами! И нет против этих надписей ни таблеток, ни микстур… Между прочим, недавно прочла: от чего, думаете, Лермонтов умер в двадцать шесть? Агедония! Он всю жизнь стремился к смерти.
— Фу, ужас! — передернула плечами Римка. И распорядилась: — Вот что: сейчас же едем ко мне! Аветик обещал сегодня шотландский ликер!
— Я не пью ликер… — заартачилась было Людасик.
— Шотландский?! А ты его пробовала?.. Вот попробуешь, тогда решишь!
— С этого и начинается женский алкоголизм.
— Подожди-ка, — вмешалась я. — Есть у меня для нее еще одно средство…
И направилась за дальний стеллаж.
— Да не надо мне твоей психологической литературы! — вскинулась вслед Людка. — У меня ее дома полшкафа!
Но я уже нашла то, что искала: новенький широкий блокнот на пружинках и ручку.
— Открывай и пиши! — скомандовала я.
— Что пиши?
— Пиши: «Таблички в парке». Это подчеркни. Ниже: «Рассказ». А теперь вот тебе ключ, а мы пошли пить ликер. И пока не закончишь, не смей выходить! Обещаешь? Если не обещаешь — запрем снаружи!
Людка смотрела дикими глазами.
Римус ахнула:
— Ну ты даешь, Марыська!.. А может, ей лучше попробовать дома… в спокойной обстановке?
— Дома ей не дадут. Пусть пишет здесь. И учти! — пригрозила я Людмиле. — Это лечебный эксперимент! Еще древние греки говорили: «Хочешь забыть — запиши!» Литератор ты или нет?! Глядишь, еще прославишься… С публикацией, так и быть, можем помочь. Составим протекцию.
Вдруг она хлопнула ладонью по столу и расхохоталась.
— Ладно! Есть у меня один сюжет для бестселлера… Но имейте в виду — эротический! — И показала нам язык.
За дверью мы переглянулись и дружно вытаращили глаза. Римка прижала палец к губам, схватила меня за руку и потащила к лестнице. И только на улице прыснула и завопила:
— Класс!! Это у вас называется — редакторская хватка, да?!
И по ее взгляду я вдруг поняла, что передо мной открылась новая дорога — кажется, это называется карьера? А также — что я, по ее понятиям, уже успела пройти по ней некоторое расстояние. Метров примерно сто пятьдесят.
— Я вот что думаю: может, на самом деле каждый человек имеет отношение к литературе, а? — озадаченно спросила я. — Но просто не догадывается об этом? Как ты думаешь?
Римка почтительно приостановилась.
— За это и выпьем! — объявила она.
— Лучше вместе с Людкой. За ее первый рассказ! — выдвинула я встречное предложение.
— Тогда я тебя провожу. Не каждый день гуляешь с редакторами!
Должно быть, ей казалось, что со мной она движется по какой-то новой дороге. Держа меня под руку, она важно оглядывалась по сторонам. Я тоже повертела головой туда-сюда, но никаких изменений в мире не заметила, — может, потому, что уже наступали сумерки, окутывая сиреневатой тенью дома и тротуары. Только облака на небе в этот час были праздничного нежно-алого оттенка. Точнее, множества оттенков — от темно-оранжевого до вишневого.
— Кастанеда писал, что в сумерки открывается щель между мирами, — вспомнила я.
Римке это почему-то не понравилось. Она недовольно покосилась на меня. И, забыв о своей дороге, принялась за мое усовершенствование.
— Вот что, подруга: пора тебе изменить прическу! Все нормальные люди уже давно сделали мелирование. А то, учти, твой Сам посмотрит-посмотрит…
Это был, пожалуй, перебор. Мои успокоившиеся было нервы болезненно вздрогнули и завибрировали.
— Слушай! Если ты такая умная, то почему сама до сих пор не блондинка?
— Покрашусь, не волнуйся! Да я еще, вот посмотрите, второго ребенка рожу!
— Серьезно, что ли? — изумилась я.
— А ты думала! Что я — хуже других? Еще и Людку уломаю… да и тебя, подруга, тоже! Не посмотрю, что редактор!
Я приостановилась и скорбно постучала пальцем по лбу.
— Уломаю, уломаю! — не унималась Римус, дергая меня за локоть. — Современная медицина знаешь что может?! Вот я в «Аргументах и фактах» читала…
— Римка! Ты неисправима!
— Да я абсолютно серьезно тебе говорю! По статистике, гормональный расцвет у женщин…
Тут я снова остановилась. Но не из-за Римки.
У моего подъезда маячила мужская фигура.
Валерий!..
Но нет, это мне только показалось в сумерках. Это была совершенно чужая фигура.
И, однако, она почему-то двинулась в нашу сторону, угрожающе размахивая одной рукой. И вдруг резко выхватила из-за спины что-то огромное и шуршащее!
Я вздрогнула и отпрянула. Римка глупо хихикнула.
— Это… вот… вам, — пробормотала фигура.
Передо мной стоял Чизбургер.
С букетом роз.
Я быстро закрыла глаза и снова открыла. Но напрасно я не верила им! Розы не исчезли.
Они были цвета заката, усиленного примерно раз в пятьдесят. И от каждой исходило огненное сияние.
Римка подтолкнула меня под руку. Я боязливо протянула ее и приняла пылающий букет. У меня было такое чувство, словно я участвую в каком-то забытом ритуале. Я должна была сказать какие-то слова, но не могла вспомнить, какие именно.
Я вспоминала добросовестно. Он ждал не шевелясь, боясь спугнуть мою мысль. Под мышкой у него замерла знакомая зеленая папка. Римус бесшумно растворилась в темноте, чтобы не помешать мне в этот ответственный момент.
— Ты… Вы же сказали, что прекращаете сотрудничество с журналом… мне передали ваше последнее слово, — проглотив слюну, наконец вымолвила я. И даже сделала попытку улыбнуться, кивнув на папку. — А это что же… послесловие?
Как ни странно, но, кажется, это оказались те самые слова, что полагались по ритуалу. По крайней мере, услышав их, он перевел дух и ответил радостно и с облегчением:
