– А мне она не нужна.
– Это сейчас, когда ты толком не понимаешь, что делать дальше. Пока видишь во мне поддержку и готова бежать от реальности в мои объятия. А что будет завтра? Или через неделю? Когда мы вернемся в Москву, в твою привычную жизнь, где ты принадлежишь другому?
Не знаю… Не хочу об этом думать, и если бы моя ладонь, раз за разом приходящаяся по лбу, могла бы избавить голову от этих мыслей, я бы не позволила ей упасть на колени.
– Видишь, – мне послышалось, или его голос сквозит разочарованием? – Мне нужна эта работа.
– В Москве куча перспектив…
– Но у меня нет времени. Как и у тебя, Юль, чтобы сворачивать в двух шагах от финиша.
А я именно в них да? В нескольких метрах от заветной ленты, которую непременно сорву, пересекая победную черту? Или сама того не заметив, я уже мчу со всех ног в противоположную сторону, оставляя позади довольную Свету и хмурого Тихомирова, которому вряд ли понравится, что ему предпочли молодого шофера?
– Не знаю, – непроизвольно произношу вслух и, повернув голову к Максу, окончательно убеждаюсь, что прямо сейчас решения ребуса не найду. Ни в эту секунду, когда от тяжелого взора бездонных глаз по спине бегут мурашки, а мозг атакует жужжащий роль спутанных мыслей.
Он прав? И я всего лишь опьянела? Не могу мыслить связно и, поддавшись эмоциям, рискую совершить роковую ошибку? Или то, что я чувствую, настоящее и чтобы понять это, нужно жить здесь и сейчас, без планов на завтра и всей этой романтической чепухи? Пока не поймем, стоит ли кроить свои судьбы и лихорадочно сшивать их между собой?
– Нас никто не заставляет решать прямо сейчас…
– Хочешь закрутить курортный роман? – усмехается, а я уже решительно сбрасываю с ног тонкое одеяльце, ведь это единственное, что мы можем предложить друг другу на данный момент:
– Без обязательств. С диваном, одним на двоих.
Максим
Мне стоило прислушаться к Кострову. Не разглядывать ее длинные ноги, не изучать обтянутую тонкой сорочкой окружность груди и не позволять воображению дорисовывать скрытые под невесомым атласом деталей. Не стоило, вообще ,соглашаться на эту авантюру, а если идти на поводу у сочувствия, то куда разумней было бы хорошенько отделать ее отчима еще при первой встрече. Подарить свободу этим детям и ей, а самому умотать в Столицу, где все воспоминания о многоликой начальнице наверняка канули бы в небытие. Стерлись, развеялись по ветру или потонули под литрами крепкого алкоголя… А сейчас – аут. Бездна, из которой мне просто не выбраться.
– Не боишься, что пожалеешь?
Потом, когда этот чертов город останется позади, когда в руках звякнет металлическая связка ключей от дверей элитной квартиры? Когда на ее пороге объявиться Тихомиров с очередной шкуркой или тяжелым бриллиантовым колье? Когда эмоции поугаснут и осознание свершившегося обрушится на хрупкие плечи тяжелым разочарованием?
– Боюсь, что буду жалеть, если не рискну попробовать, – выдает как на духу и дает мне время решить, что теперь делать с этим признанием. Даже дышит через раз и единственное, на что ей хватает сил, теребить узкую ленту, украшающую лиф. Смелая? Ведь по ее собственным меркам она может потерять куда больше.
– До среды, – произносит, а я осознаю, что готов подписаться под чем-то куда более разрушительным, чем сосуществование в небольшой комнатушке. Согласится на общую постель, которую через пару дней должен буду добровольно покинуть либо оставить ее за собой и, наплевав на семью и больную мать, бросить заявление об уходе на лакированный стол поверившего мне начальника.
– Нет, – качаю головой и за гулом крови в ушах вряд ли слышу, как она шумно набирает в легкие воздух. Вздрагивает и уже тянется за одеялом, желая скрыть от меня свое стройное тело, но так и не успевает коснуться его тонкими пальцами.
– Иди сюда, диван слишком скрипучий.
Глава 37
Теперь мне кажется, что дни сменяют друг друга куда быстрее, чем листки посеревшего календаря долетают до мусорки. Словно специально со скоростью света из моей жизни стирается воскресенье, также стремительно на голову падает первое утро очередной трудовой недели, и к концу дня я начинаю верить, что слышу зловещий хохот богов, наблюдающих с Олимпа за нашей странной парой. Чувствую их незримое присутствие в комнате и, в попытке обыграть саму судьбу, с небывалым пылом отвечаю на каждое прикосновение Бирюкова.
Не знаю, что было бы, если бы он отступил. Смогла бы я сдаться и принять его нежелание пускать под откос собственную жизнь. Сказала бы когда-то спасибо за кричащий стоп-сигнал, что загорелся перед глазами, едва Максим отвернулся бы на другой бок и сделал вид, что не заметил моего приглашения. Не знаю. Как и то, поблагодарю ли когда за капитуляцию или временное перемирие – называйте как хотите. В одном не сомневаюсь, если наша связь обречена закончиться здесь, на этом жестком полу, я хочу запомнить каждую секунду этой прощальной близости.
С готовностью принять его поцелуй, приоткрываю пересохшие губы и в этот раз не тороплю, ведь даже гибель, если она сладка, достойна того, чтобы ее смаковали.
Любовник чьей-то любовницы, абсурднее не придумаешь, верно? Только все эти мелочи сейчас меня не волнуют… главное, что в корне сокрыт весь смысл — любовь. Неправильная, внезапная, несвоевременная и не исключено, что я ее просто выдумала, но сейчас она так явственно бьется в моей груди, что я с легкостью в нее верю. Как и этим губам, неспешно исследующим мою шею...
– Расскажи о себе, – отстраняясь, подпираю щеку рукой и не спешу укрывать обнаженную грудь простыней. Вспыхиваю под голодным взглядом мужчины, на чье тело я так беспардонно закинула согнутую в колене ногу, но списываю этот пожар вовсе не на смущение… За эти два дня мы окончательно стерли оставшиеся между нами границы.
– Что?
Все. С самого начала, чтобы у странного ощущения внутри, что я знаю его давно, наконец, появилось обоснование. Чтобы дополнить его образ недостающими пазлами и окончательно убедиться, что этой законченной картиной я готова любоваться часами. С бокалом вина в руках и облаком табачного дыма над головой, который благодаря Максиму больше не вызывает во мне позывов расстаться с наспех проглоченным обедом. Скорее, напротив, тяну его с жадностью, словно это не едкая отрава, а чистейший кислород, заставляющий шестеренки в моей голове крутиться с бешеной скоростью.
-О семье, например. С моей ты уже знаком, — за исключением Лиды, которой вряд ли интересно, с кем делит постель ее пропащая дочь. - Кто твои родители?
-Мать — учитель русского, а отец был участковым.
Произносит он это сухо. Сводит брови на переносице, из-за чего его лоб полосует глубокая складка, и опускает взгляд на мой плоский живот, тут же возвращая к жизни утомленных ласками бабочек. Они вновь кружат, вновь щекочут своими крыльями бархатистую кожу, требуя выпустить их наружу, но ни один из нас не порывается даровать им свободу.
– Ничего выдающегося. Все как у всех.
-Я бы поспорила, — ведь одному богу известно, как часто я завистливо вздыхала, наблюдая за спокойными буднями таких вот семей: тихие завтраки, оживленные беседы за ужином, совместные пикники на природе по выходным и сказка на ночь, которых в моем детстве так не хватало (зрение у Нюры ни к черту, а Лида всегда была чем-то занята – то ублажением мужа, то скорбью по его исчезновению).
– По-моему, тебе повезло больше. Куча сестер и братьев…
– Большинство из которых забудут меня сразу, едва за мной закроется входная дверь – перебиваю, прекрасно понимая куда он клонит, и теперь придвигаюсь ближе, укладывая голову на его плече. – Ни один даже бровью не повел, когда я сказала, что их мама возвращается в среду.
– Но это не значит, что им плевать.
– Думаешь? – заглядываю в черные глаза, и не могу удержаться, чтобы не провести пальцем по затянувшейся ссадине на переносице.
– Заживает, – улыбаюсь, но через мгновение уже тоскливо вздыхаю. – Мне кажется, я буду по ним скучать. Это странно, да? Мы ведь никогда не были по-настоящему близки.
