Надежда Васильевна. — Показывала, какой кран мне Наиль установил. Да решили чаю попить.
Медсестричка чуть отстраняется от меня, морщит нос:
— А почему сигаретами пахнет?
— Открыла форточку, чтобы проветрить, а сосед снизу дымит, все сюда и потянуло.
Красиво брешет, не подкопаешься.
— Камиль, пойдем спать, — зевает моя девочка.
— Ну все, идите-идите! — выпроваживает нас Надежда Васильевна.
Я беру медсестричку на руки и уношу в комнату. Уложив, укладываюсь рядом. Прижимаю к себе, носом зарываюсь в ее макушку. С ума схожу от ее запаха. А сопит так сладко, что все мысли из башки выветриваются. Алкоголичка моя. Никак от похмелья отойти не может.
Не замечаю, как отрубаюсь. Дрыхну мертвым сном. Кое-как глаза на рассвете продираю. Совсем сдал. Раньше в три уже на ногах был. Но успеваю доделать дела и раздобыть желаемое до завтрака. А потом мы с медсестричкой уезжаем с целой сумкой гостинцев.
— Куда? — интересуется она уже в машине.
Я смеюсь. Ее любимый вопрос. Уже традиция.
— Мне кое-что уладить надо. Последнее дело Камиля Асманова.
— Чем это грозит?
— Очищением совести.
— Камиль, ты бы хоть соврал для интриги, — хихикает она, включая радио.
— Пацану одному братское напутствие дам, и поедем к брату.
Медсестричка не спорит. Знает, что я поеду туда с ней, или без нее. Не могу пропустить картину поражения Адель. В первых рядах наблюдать буду, смаковать.
Подъезжаю по «пробитому» адресу к старой общаге. Заряжаю ствол, убираю под куртку, целую медсестричку.
— Камиль, ты же никого убивать не собираешься? — произносит она слишком жалобно.
— Это для самообороны. Всегда надо быть начеку. Сиди здесь, никуда не выходи. Скоро вернусь.
Она кивает, улыбнувшись совсем неестественно. Волнуется, невеста моя. Переживает.
Надеваю темные очки, поднимаю ворот куртки, плечи втягиваю. Мордой в пол вхожу в вонючую общагу. В лифт даже не суюсь. По лестнице на шестой поднимаюсь. В конце коридора останавливаюсь перед нужной дверью. Освещением тут и не пахнет. Хорошо забрался пацан, только от таких, как я, нигде не спрячешься. Из страны валить надо.
Отмычкой вскрываю замок, тихонько открываю дверь. Делаю шаг. Холодное дуло упирается мне в висок.
Замираю. Примирительно поднимаю ладони. Медленно поворачиваюсь. На пацана смотреть жалко. Худой, осунувшийся, весь в побоях.
— Ты знаешь меня, — произношу предельно дружелюбно.
— Брат Чеха, — шипит он, и не думая пушку от моей башки отвести. — В октагоне в последний раз встречались.
— Верно.
— Кто меня заказал?
Не ошибся я в пацане. Сообразительный.
— Шаман. Хочет передать твоему боссу привет. В виде твоих фрагментов.
Чертыхнувшись, он сжимает челюсти.
— Почему ты без ствола?
Отвожу край куртки в сторону, демонстрируя ему металл.
— Но я не убивать тебя пришел. Настроение хорошее. Решил доброе дело сделать. — Осторожно залезаю в карман, вынимаю завернутые в бумажное полотенце пироги. — Держи. Голодный же. Теща моя пекла.
Пацан хмурится, но жадно хватает сверток. Убирает пушку, опускается на стул и набрасывается на пироги.
Верит мне, иначе не стал бы жрать.
— Вкусные. Спасибо, — жуя, мычит он.
— Слушай, Фаза, они не оставят тебя. Твой босс такую подставу всем устроил, что твоей крови сейчас даже сытый жаждет. Но есть шанс спастись. Например, свалить куда-нибудь в Монако. Придется помотаться по миру, на одном месте долго засиживаться не выйдет.
Пацан проглатывает пережеванный кусок, достает второй пирог.
— Или Мяснику клятву верности принести, — говорит. — Это его братки нас всех из дурки вытащили. В благодарность за спасение склоню перед ним голову. Он псих. Конченный. Но за своих любого порвет. А главное — он поможет мне вернуть уважение и заставит моих врагов трепетать от одного моего имени.
— Не будет имени. Мясник не примет Фазу.
— Значит, новое даст. А всю жизнь удирать с поджатым хвостом не буду.
Ох, пацан, не туда свернешь, если к Мяснику сунешься! Но я больше ничего для тебя сделать не могу. Теперь мне есть что терять.
Бросаю ему конверт.
— Тут немного деньжат. На первое время хватит. Больше ничем помочь не могу. К нам тебе нельзя. Чех сам тебя хлопнет.
— Почему ты мне помогаешь, Асманов?
— Напоминаешь ты мне кое-кого. Я твоего возраста был, когда из армии вернулся и во всем этом дерьме увяз.
— Дерьмо, говоришь? — усмехается он.
— Оно самое. Но ты и сам не глуп. Все понимаешь. Делай, как считаешь нужным. Ну, прощай, Фаза. — Протягиваю ему ладонь.
Он поднимается, отвечает рукопожатием и кивает. Но едва я переступаю порог, как он спрашивает:
— Череп наш… Он же твоему брату служит? Как он?
Невольно вспоминаю первую неудачную операцию медсестрички и хмыкаю:
— Откинулся Череп, уже с месяц как. Не хочешь за ним отправиться — значит, береги себя.
Я возвращаюсь в машину, чувствуя себя едва ли не Матерью Терезой. Будто с самим собой из прошлого встретился, братский совет дал, благословил, от ошибок уберег. Если уберег… Мир наш коварен, облеплен красивой грязью. Дотронься — и потеряешь себя.
— Ты долго, — бурчит медсестричка.
Протягиваю ей купленный в ларьке кофе и шоколадку.
— Тебя я «убивал» дольше, — улыбаюсь, заводя машину.
— Ты не выполнил приказ. Что тебе за это будет?
Да, я не выполнил приказ. Даже не притронулся к пушке. Ни единой угрозы не произнес. Черт, как же ты изменила меня, девочка!
— Просто не заплатят. Ты об этом не переживай. Скажу, что не нашел пацана. Залег тот на дно. Ждать надо.
— Поверят? — хмурится она.
— Мне? — усмехаюсь. — Пусть рискнут не поверить. — Выезжаю на дорогу, прибавляю скорость. — Не думай об этом. Лучше представь себе физиономию Адель, когда она узнает, кто такой ее Глебушек. Этим только с попкорном любоваться.
Медсестричка улыбается. Не может скрыть, как мечтает об этом.
— Гони, — просит, разворачивая шоколадку. — Мне уже не терпится.
Глава 14. Невеста киллера
Ася
Резиденция ада на земле. По-другому у меня язык не поворачивается назвать виллу Чеховского. Окропленное слезами и кровью место. Тут леденеют пальцы, замирает душа. Ноги становятся непослушными. Здесь господствуют тьма и грех. И только Лучиана остается настоящим лучиком света, ради которого я готова приезжать сюда снова и снова.
Она выскакивает нам навстречу и бросается в мои объятия. А мне безумно стыдно перед ней за то, как я повела себя при нашей последней встрече. Странное чувство — любить ее, зная, что ее мать меня заказала; и пренебрегать ею, думая, что она дочь моего любимого мужчины.
— Я так рада, что ты вернулась! — ликует она, прижимаясь ко мне. — Я знала! Знала, что вы помиритесь!
Входя в дом, мы узнаем, что Адель и Чеховской уехали в больницу к Глебу.
— А дедушка
