Марина всегда мало думала о своих нарядах, а в том состоянии неуверенности и тревоги, в котором она находилась с того самого момента, как Шеметов предложил захлопнуть дверь, ей и вовсе было не до этого.
Толя усадил ее за стол так, что она толком не видела ни зала, ни тех, кто в нем находился. Только мозаичные парусники да портреты на стенах – наверное, на них были изображены мореплаватели. Впрочем, ей и не хотелось никого разглядывать: чувство рассеянного созерцания охватило ее…
– Извините за опоздание, Марина, – услышала она и вздрогнула, словно от неожиданности, хотя он действительно опаздывал, и она его ждала.
Шеметов отодвинул стул и сел за ее столик.
– Спасибо за все, Алексей Васильевич, – сказала Марина.
– Что это у вас за слова такие прощальные? – усмехнулся Шеметов. – Мы ведь еще и закуски не заказали, а вы уж благодарите за обед.
– Я не за обед – я вообще… – смутилась Марина.
Он постоянно заставлял ее смущаться, но это получалось у него смешно и необидно, потому что он тут же улыбался и ямочка вспыхивала на его правой щеке. Но сейчас, правда, он выглядел невеселым, усталым и, кажется, даже сердитым, хотя после их утреннего разговора, когда в трубке звучал его веселый голос, прошло всего несколько часов.
Марина вдруг вспомнила, как украдкой наблюдала за ним, когда он просматривал какие-то бумаги. Тогда он тоже на что-то рассердился – и тут же все лицо его рассердилось. И сейчас ей тоже показалось, что он сердится весь, каждым своим взглядом, каждым движением широко разлетающихся бровей. И хотя его раздражение к ней не относилось, это-то Марина сразу почувствовала, – но ей почему-то стало жаль его, такого неизвестно на что сердитого.
Одет он был безупречно, это Марина тоже поняла сразу, хотя вообще-то ничего не понимала в мужской одежде – впрочем, не особенно разбираясь и в женской.
Наверное, хорош был его маренговый, под цвет глаз, костюм и галстук со стальным отливом. Но Марина сразу почувствовала в нем другое – то, что всегда она чувствовала, когда отец выходил к обеду воскресным днем…
Алексей Шеметов, сидящий напротив за ресторанным столиком, глядя на нее то ли устало, то ли сердито, производил то отчетливое впечатление подтянутости, изящества и достоинства, которое Марина в детстве считала совершенно естественным для мужчины и которого после смерти отца не производил на нее никто.
– Что вы будете есть, Марина? – спросил он, раскрывая меню.
– Все равно, – покачала она головой. – Заказывайте что хотите, Алексей Васильевич.
– Здесь хорошее рыбное меню, – заметил он. – Хотите кассероль из моллюсков, а? Или медальон из омара? Или лучше омара с красивым названием «Термидор»?
– Ах, Алексей Васильевич, ну зачем вам поражать мое воображение? – спросила Марина.
И тут он наконец улыбнулся. И улыбнулся так же, как только что на что-то сердился – всем лицом и ямочкой на щеке.
– Вы правы, милая колдунья! – произнес он. – Я действительно хотел поразить ваше воображенье! И действительно, сам не знаю зачем… Но вы проницательны, честное слово! Не зря я сразу это заметил – еще тогда, когда с Гришей приходил. Вы неловко себя чувствуете здесь, Марина? Извините меня, я и правда повел себя как мальчишка. Может быть, вы хотите уйти?
– Да ведь мне все равно, Алексей Васильевич, – улыбнулась в ответ она. – Мне действительно все равно, я не притворяюсь. Наверное, я просто нелюбопытна или… Не знаю, как это назвать! Ко всему готова?..
– Пожалуй, – согласился он. – Тогда, значит, остаемся? И все-таки закажем что-нибудь вкусное, хорошо? Просто так, без дурацких игр с моей стороны.
Она знала это за собой с детства: в ней действительно не было того женского любопытства к мелочам, которое, как она полагала, должно быть так привлекательно для мужчин. И это вовсе не радовало Марину. Она боялась своего необъяснимого равнодушия к тому, что должно вызывать у женщины интерес. Даже Иветта ей об этом говорила…
Она так боялась в себе всего, что было странным, непонятным, что испугало даже любимого человека, а потом едва не сломало ее жизнь…
Ей не слишком интересен был омар под каким-то разноцветным соусом – хотя она никогда не видела омаров. И даже серебряная полусферическая крышка, которую официант торжественно снял с огромной, дышащей ароматным паром тарелки, тоже не привлекла ее внимания.
– А вы не смущайтесь, Марина, – сказал Шеметов. – Не нравится – и бог с ним со всем. Просто ешьте, и все.
– Но мне неудобно, что я вас обижаю этим своим равнодушием к… – начала было Марина.
– Равнодушием к омару? – перебил ее Шеметов. – Ничего страшного, я за него не в обиде. К тому же он уже разделан, и вам нет необходимости размышлять, как его есть. Зато мне не кажется, что вам так уж скучно сидеть здесь со мной, правда?
– Правда, – совершенно искренне ответила она.
Они еще не заговаривали ни о чем, что было для нее сейчас так важно и тревожно, а ей все равно хорошо было сидеть напротив него и смотреть, как посверкивает нож в его руке. Пальцы у Шеметова были тонкие, но с выделяющимися, словно набрякшими, суставами – такие бывают у человека, которому приходилось работать руками, но давно, много лет назад.
Шеметов положил прибор на тарелку и вытер губы салфеткой.
– Итак, куда вы собираетесь ехать? – спросил он.
– В Орел, – ответила Марина.
– К мужу, к родителям, на родное пепелище – зачем?
– Нет, не на родное… Мне просто некуда больше ехать, потому и в Орел. Ну, я прописана там, хотя и в общежитии облздравовском. И я там работала, меня снова возьмут…
– Кем?
– Медсестрой в кардиологии.
– Что ж… – задумчиво произнес Шеметов. – А теперь я прошу вас подумать: поехали бы вы в Орел, если бы вас не вынуждали к тому обстоятельства? Привлекает вас этот город – сам по себе? И тот расклад жизни, который с ним связан?
Марина вгляделась в его лицо. Зачем он спрашивает? Но глаза его были темны, как земля после дождя, и ничего нельзя было в них прочитать.
– Я не знаю… – ответила она наконец. – Или нет, не хочу быть с вами неискренней, Алексей Васильевич, – знаю! Не поехала бы. Но что это меняет? Мой приезд в Москву был таким… странным, таким неожиданным для меня самой и ничем не подкрепленным. Я нисколько не жалею, нисколько, хотя все это мне нелегко далось. Но теперь – хватит с меня странностей! Остается только покориться судьбе.
Ей легко было не только сидеть рядом, но и говорить с ним.
Марина давно уже ловила себя на мысли: с кем бы она ни разговаривала, всегда ей приходилось немного подстраиваться под собеседника, чтобы речь ее не показалась ему чересчур замысловатой. А теперь, впервые за много лет, она не думала об этом. Шеметов говорил коротко и всегда полунасмешливо – а она не стеснялась говорить с ним так, как ей хотелось, не выверяя ни слов своих, ни интонаций.
