Она не знала, что делать дальше. Неожиданно, взглянув на него, Рен вспомнила старое телевизионное шоу «Беглец».
Град выбивал по крыше барабанную дробь.
— Наверное, тебе здесь одиноко.
— Мне нравится одиночество.
— И все же странно: женщина живет одна в такой глуши. Я надеюсь, что ты действительно умеешь обращаться со своей винтовкой двадцать второго калибра. — В его словах было что-то пугающее.
— Если вам больше ничего не надо, мистер Уинслоу, я думаю, мне лучше будет вернуться в дом. — Рен намеренно игнорировала его обращение на ты.
— Спасибо за ужин, Рен Мэттьюс. — Похоже, он понял ее намек.
Она нахмурилась, несколько смущенная.
— Я была бы вам благодарна, если бы утром вы оставили мою ферму. Киган кивнул.
— Не беспокойтесь, я не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.
Рен вздохнула с облегчением. Она натянула перчатки и направилась к двери.
— Да, и еще одна просьба…
Она обернулась. На лице Кигана промелькнуло странное выражение. Она уже один раз видела что-то подобное на лице полицейского после аварии, во время которой погибли ее родители, а она получила увечье на всю жизнь.
— Да?
— Всегда спите с винтовкой под кроватью. И никогда никому не доверяйте.
* * *
Ему не следовало сюда приходить.
Киган Уинслоу доел последний кусочек домашнего пирога Рен и запил его остывшим кофе. Пожалуй, это был самый лучший ужин в его жизни.
Ужин, который напоминал о доме. О доме, которого больше не было. Об уюте, который потерян для него навсегда.
Дом. Киган не хотел вспоминать, но память была сильнее его желания. Перед глазами замелькали картины прошлого. Горячее тушеное мясо, тепло, нервная улыбка Рен Мэттьюс — все это будило в нем воспоминания.
Маленький кирпичный коттедж в пригороде Чикаго. Две новенькие машины в гараже. Отпуск каждое лето, горящие на Рождество дрова в камине. Снежинки и спелые яблоки, карандашные рисунки, прилепленные к холодильнику.
Исчезло. Все исчезло. Утекло как песок между пальцев. Теперь Киган сомневался, что все это было в его жизни. Быть может, это было только его меч той. Дни боли, голода и истощения казались ему более реальными, чем то недолгое счастье.
Тяжелое детство приучило его к сердечной боли. Ему слишком часто говорили, что жизнь же стока и поэтому он должен быть еще более жестоким. И Киган уже начинал верить в это. И верил до тех пор, пока в его жизни не появились Мэгги и Кетти. На короткое время он попал в благословенный мир, полный надежд. Но в мгновение ока все, о чем он мечтал, все, что он любил, было уничтожено.
Последние полгода он чувствовал, как душа его превращалась в выжженную пустыню. Нет, ему не стоило останавливаться на ферме, хотя желудок давно подводило от голода. Слишком он был измучен. Замерз, промок и изголодался. Ферма Рен Мэттьюс показалась Кигану раем, а сама Рен явилась как ангел к заблудившемуся путнику.
Даже при наличии фантазии ее нельзя принять за красавицу. Черты ее лица слишком уж заурядны, она совсем не пользуется косметикой. Но в ее присутствии у него возникало такое чувство… Что-то внутри словно переворачивалось. Нежная душа в мире жестоких людей.
Она предложила ему помощь, когда он больше всего в ней нуждался. И слишком напоминала ему Мэгги.
Да. Тем более не стоило здесь оставаться.
Живя в своем тихом безмятежном мире, эта женщина вряд ли сталкивалась с таким человеком, как он, Киган.
Вот только ее хромота…
Он не сразу заметил, слишком уж занят был своими ощущениями. Ее, очевидно, мучила старая рана, растревоженная непогодой, понял Киган. Он думал о ее хромоте. Что с ней произошло? Киган рассеянно водил пальцем по своему ожогу. Длинный загрубевший рубец все еще болел. Но физическая боль его не пугала. Ее можно вынести. Гораздо больше его беспокоили душевные раны. Смогут ли они зажить?
Его смущало и беспокоило, что Рен живет одна. Раньше, когда он был совсем другим человеком, ему не показалось бы странным, что женщина живет одна и сама ведет все дела на ферме. Но сейчас Киган Уинслоу стал другим. Он знал, что женщину надо опекать всегда независимо от обстоятельств. Она никогда не должна оставаться одна. От таких представлений веяло чем-то старо модным, но у него были на то свои причины.
Киган знал, что напугал Рен. Но, черт возьми, как еще он мог предупредить ее? Ведь он не мог рассказать ей про себя всю правду. Конечно, теперь она думает, что он — беглый преступник. И с ее стороны ужасно глупо было разрешить ему остаться в сарае на ночь. Эта женщина была лег кой добычей для злоумышленника — одинокая, робкая, доверчивая. Но Киган не мог не чувствовать признательности за ее сочувствие. Если бы он провел еще немного времени на холоде, то наверняка подхватил бы воспаление легких или что-нибудь в этом роде.
Киган вытянулся на койке и завернулся в простыню. Она пахла хлопком, мылом и чем-то очень приятным. Он поднес к носу краешек — лаванда. Да, именно такой цветочный запах должна любить Рен.
Повернувшись на бок, Киган уставился в стену и стал слушать шум дождя и ветра над крышей сарая. И почему его мысли так настойчиво воз вращаются к этой женщине? Целых полгода он не думал ни о чем, кроме мести, и вот вдруг начал размышлять о том, как хорошо было бы оставить свои скитания и попробовать еще раз наладить жизнь. Найти тепло и заботу в объятиях любимой.
Нет!
Это слово выплыло из темноты, яркое и непреклонное. Он потерял самое ценное из того, чем может обладать человек. И никогда не сможет пережить подобную потерю еще раз. Гораздо лучше провести остаток дней в одиночестве и горе, чем снова пережить то, что выпало на его долю. Прижимая ладони к глазам, Киган попытался успокоить смятенные чувства. Для него больше не осталось в мире счастья.
Гроза продолжалась всю ночь.
Сон приходил урывками. Рен засыпала, чтобы снова проснуться от яркой вспышки молнии пря мо перед окном спальни. Ночная рубашка промокла от пота, пульс был неровным. Ее мучили кошмары. Ужасный сон, в котором неизвестный преступник преследовал ее, а она никак не могла найти оружие.
Потом из темноты выступало лицо Кигана Уинслоу. Она звала его, умоляла о помощи. Он шел к ней, его руки были широко раскинуты, но когда он подходил ближе, она понимала, что у него в руке винтовка. И она направлена прямо на нее.
Рен подняла дрожащую ладонь к мокрому виску и отбросила со лба прилипшую прядь. Даже во сне она не могла решить, кто же этот человек — друг или враг.
Разум говорил: он чужак, и, скорее всего, из самых опасных. Но что-то внутри, то самое шестое чувство, которое подсказывало ей, что не все так безоблачно с Елейном Томасом, взывало к доверию. Может быть, оно, это доверие, отчасти порождалась тем, что она видела его шрам. Или тем, что у него грустные, измученные глаза. Что бы это ни было, Киган Уинслоу задел ее чувства. Было видно, что в жизни ему пришлось несладко, хотя он пытался скрыть это.
