Она вздохнула, сунула руки в рукава пальто, напялила шотландский берет на свои великолепные волосы и подумала, что, став взрослой, никогда не станет носить черного. Никогда! Черный цвет отныне будет напоминать ей о смерти матери. О том, как она стояла на холодном кладбищенском ветру и знала, что теперь уже никогда не увидит мамы. Никогда та не стиснет дочь в объятиях, не расцелует. Слезы подступили к глазам, и Элизабет пришлось сделать усилие, чтобы сдержать их. Она не должна плакать. Отец тоже остался один, и ей нужно быть мужественной, чтобы успокоить и его. Ведь она нуждалась в нем, нуждалась в его спокойствии. С нынешнего дня они остались вдвоем. Он наверняка не станет больше проводить так много времени во Франции и Швейцарии. Он будет дома всякий раз, когда ей захочется, чтобы отец был рядом. Он будет посещать ее концерты, может, даже отправится с ней вместе в Альберт-холл, и там...
Раздался деликатный стук в дверь. Миссис Макбрайд, их домоправительница, вошла в комнату.
– Как ты себя чувствуешь, деточка? Отец попросил меня сказать, что он готов и ждет тебя.
– Да. Спасибо, миссис Мак.
Миссис Макбрайд посмотрела на Элизабет взглядом, исполненным жалости и сочувствия. Небольшое острое личико девочки было бледным от внутреннего напряжения. Если она и оплакивала смерть матери – а судя по темным кругам под глазами, она рыдала долго и истово, – то ее слезы оставались скрытыми от людских глаз. Несмотря на хрупкую внешность, у девочки был удивительно сильный характер. Эту твердость и решительность она унаследовала от отца. Миссис Макбрайд подумала о том, как странно нежная красота блондинки Серены Хагендон соединилась с упорной волей Джерома Кингсли, и внутренне содрогнулась. Когда Элизабет повзрослеет, такого рода сочетание может дать убийственную комбинацию.
– Когда вернешься, я велю приготовить тебе горячий шоколад, – сказала она, радуясь тому, что человеку не дано заглянуть в будущее.
– Спасибо вам, миссис Мак.
Миссис Макбрайд осуждающе покачала головой, наблюдая, как Элизабет застегивает пальто. Вот уж поистине нашел куда повести девочку: в «Савой»! Иногда она спрашивала себя, все ли в порядке у хозяина с головой. Ребенку всего только десять лет. Ей не «Савой» сейчас нужен, тем более не в день похорон матери. Девочке нужно бы дать тосты с омлетом, теплого молока да пораньше уложить в постель.
Отец поджидал ее на крыльце. Элизабет с ужасом увидела, как сильно он сдал буквально за последние дни. Морщины от носа ко рту стали глубже, на висках появилась седина, которую она раньше не замечала. Она взяла отца за руку и сжала его ладонь. Она очень любит его и вовсе не намерена терять, как потеряла мать. Она будет заботиться об отце, делать все, чтобы не доставлять ему беспокойства, следить, чтобы не пил слишком много и не курил. Она сделает все возможное, чтобы отец жил долго-долго.
– А я рада, что мы с тобой идем в «Савой», – сказала она, уверенная, что миссис Макбрайд мысленно не одобрила решение ее отца. – Я давно хотела посмотреть на Темзу ночью. Они прошли к «даймлеру».
– Я как раз заказал столик у окна, – сказал отец, чувствуя к ней благодарность за понимание, – сможешь глядеть на реку сколько душе угодно.
Он крепко держал ее ладонь в своей руке. Шофер осторожно вел автомобиль по заснеженным и порядком обледеневшим улицам. Трафальгарская площадь была на удивление безлюдной и потому необычной: холод и ледяной ветер разогнали даже наиболее стойких бродяг.
– Папочка, я люблю тебя, – сказала она, прижимаясь к нему теснее, когда машина с площади свернула на Стренд.
Голос Джерома был низким, приятным, грустным.
– Я тоже люблю тебя, – произнес он, тихо радуясь тому, что в салоне автомобиля темно и дочь не может видеть слезы, обильно текущие из его глаз. – Отныне мы всегда будем вместе, Элизабет. Никогда не расстанемся. Что бы ни случилось в будущем!
Машина мягко затормозила перед роскошным фасадом «Савоя», и Элизабет выпрыгнула на заснеженную мостовую. Именно в этот момент Джером почувствовал некоторое утешение: печаль немного утихла. Да, он потерял жену, но все же был куда счастливее большинства мужчин: с ним осталась дочь.
Он решил воздержаться от обычного аперитива в американском баре, и они сразу же прошли в Речной ресторан. Многие полагали, что это лучший ресторан в Лондоне, и Джером вполне разделял эту точку зрения. Высокие окна, глубоко врезанные в стены и прикрытые темно-красными шторами, выходили на набережную и сад, из окон открывался восхитительный вид на Темзу. Когда их усадили за столик, Джером распорядился, чтобы шторы раздвинули. Метрдотель заколебался, но Джером с улыбкой сказал:
– Моей дочери нравится смотреть на реку, хоть сейчас и темно.
В ответ метрдотель почтительно склонил голову:
– Разумеется, сэр.
Мистер Кингсли был уважаемым клиентом. Если его дочери вздумалось нарушить торжественный вид ресторанного зала распахнутыми шторами одного из окон, стало быть, нужно их раздвинуть. И кроме того, девочка только что потеряла мать. Метрдотель обратил внимание на ее черное бархатное платье, на плотно сжатые губы и распорядился придвинуть стул девочки еще на несколько дюймов поближе к окну, чтобы она спокойно могла любоваться ночным видом реки.
– Омара, утку по-пекински и бутылочку «Монтраше» урожая 1914 года, – распорядился Джером, решив, что скорбь скорбью, но это вовсе не означает, что нужно отказывать себе в удовольствии отведать доброго вина.
– А для мадемуазель? – осторожно поинтересовался метрдотель.
Вопрос несколько удивил Джерома. Он впервые ужинал с дочерью вне дома, и ему даже в голову не пришло, что Элизабет не сумеет сама решить, какое блюдо выбрать.
– Я тоже буду омара, – сказала она, чтобы отец, не дай Бог, не выбрал ей чего-нибудь совсем уж детского. – И утку, но без «Монтраше».
Официант сдержал улыбку.
– Может, лимонада? – тактично предложил он. Элизабет колебалась, затем отрицательно покачала головой. Лимонад – это звучало так банально.
– Нет, спасибо, – с достоинством ответила она. – Нельзя ли принести ананасового сока?
Официант кивнул, восхищенный ее шелковистыми, золотистого оттенка волосами, почти средневековой скромностью ее черного бархатного платья и грациозностью движений, которая впитывается с молоком матери.
Ресторан был полупустым, многие остались в этот вечер дома, напуганные отвратительной погодой, хотя для завсегдатаев «Савоя» ненастье не являлось серьезным препятствием. Джером с явным удовлетворением оглядел зал и отметил, что никого из знакомых за ближайшими столиками не оказалось. Ему уже осточертело выслушивать от друзей и знакомых соболезнования. Эти слова не приносили утешения. Они были сродни банальностям, за которыми не стояло никакого понимания тяжести постигшей его утраты. Только Элизабет могла понять его нынешнее состояние, и только рядом с ней он чувствовал себя комфортно.
