– Ничего, Хоуп. Она очень слаба, правда, но это все, что я могу тебе сказать.
– Элинор с тобой? Или Джейн?
– Нет. Речь сейчас не обо мне, речь о Кэсс.
О Кэсси и о Роберте – человеке, которого она любит.
Актер был теперь возле ее постели, он прикасался к ней, шептал нежные слова, умолял ее очнуться, вернуться к жизни и к их любви. Чейз разрешил ему быть рядом с ней. Как он мог не разрешить? Роберт Форест был ее возлюбленным; именно он спас ее – по крайней мере дал ей шанс на спасение.
– Ладно, – сказал Хоуп. – Я тоже хочу быть там. Приеду часов в восемь завтра вечером.
– Разве дело «Народ штата Калифорния против насильника-полицейского» открывается не сегодня?
– Да, я уже сделала свое заявление. Но в субботу и воскресенье я смогу работать и в Лос-Анджелесе. Пожалуйста, скажи Кэсс, что завтра вечером я увижу ее.
Сказать?
– Она без сознания, Хоуп.
– Но ведь ты с ней разговариваешь. Разве нет?
Да, в своем сердце…
– Она не может меня слышать.
Она там, куда не доходят молитвы маленьких детей, там, откуда не возвращаются любимые…
–…Но если бы и могла, то хотела бы услышать не мой голос.
– Твой голос мог бы заставить ее очнуться, даже если бы ты сказал ей: «Убирайся к черту!» Или ты не помнишь, как вы встретились в первый раз?
Но разве мог Чейз Тесье забыть тот день?
Имение Тесье Июнь, восемь лет назад
– Чейз! Это Кэсс. Она проведет с нами лето.
– Вот как? Я очень рад.
Неожиданная идея сестры была для него сюрпризом. Впрочем, Кэсс, в свою очередь, тоже оказалась полна сюрпризов – эта девочка-подросток, заблудшая душа, беспризорное создание. То, что одна половина ее лица отличалась от другой, было гораздо заметнее, чем он мог себе представить. И похоже было, что это ее беспокоит, хотя Хоуп пыталась убедить его в обратном. Кассандра Винтер стояла перед ним такая хрупкая, беспомощная, таившая столько неожиданностей… Но где же та женщина, которую описывала Хоуп, существо, столь уверенное в себе, столь полное чувства собственного достоинства?
Молчаливые размышления Чейза были прерваны столь же стремительно, сколь стремительно яркое солнце затмевает радугу. Одним движением девчонка-беспризорница сорвала с волос черную ленту, обрушив на плечи каскад переливавшихся всеми оттенками золота кудрей, и улыбнулась. Улыбка ее была ослепительной, сверкающей, столь яркой и дразнящей, что он тотчас же перестал замечать асимметричность ее лица. Теперь даже странный наряд Кассандры уже не выглядел таким нелепым. Казалось, ее тело под черным костюмом тоже изменило очертания, и из страдающей и отверженной грешницы она превратилась в соблазнительницу.
Ее синие глаза тоже преобразились, но этот переход от надежды к кокетливой уверенности и ослепительному блеску был каким-то робким, будто она делала это неохотно, предпочитая оставаться среди нежных полутонов, а не на ярком, сверкающем солнце.
Разумеется, Кассандра предпочла бы не разлучаться с самой собой, и это превращение далось ей не без труда и не без боли. Она будто следовала на зов из тени к солнечному свету, подчиняясь неслышной остальным музыке, веселой и радостной, побуждавшей ее к этому преображению. Она шла к нему и вот наконец остановилась перед ним, открытая и беззащитная.
Несколько счастливых для нее мгновений он, казалось, был готов приветствовать ее – маленькую волшебницу в обносках и с уязвленной душой.
Но вдруг Чейз нахмурился, и на лице его отразилось легкое удивление. Кассандра не могла понять… Предыдущая жизнь научила ее опасаться такой внезапной перемены настроения, и то, что этот человек нахмурился, для нее могло значить только одно – неодобрение, отторжение и презрение.
Но те же уроки жизни, которые научили Кассандру видеть все в черном свете, помогли ей выработать защитную реакцию, дающую возможность выжить. Она не могла допустить, чтобы он увидел, сколь болезненным и мучительным было ее разочарование, и потому мгновенно преобразилась в знойную и загадочную южную красавицу.
– Все верно, солнышко, – замурлыкала Кэсс. – Когда Хоуп пригласила меня на ранчо, я решила: а почему бы и нет?
– На ранчо?
– На ранчо, – подтвердила Хоуп. – Кэсс считает, что укрощать виноградники едва ли менее романтично, чем укрощать диких мустангов.
– Не говоря уже о том, – вставила Кассандра, – что укротители вина, пожалуй, интереснее обычных фермеров.
– Понимаю.
Чейза разрывали противоречивые впечатления от столь желанной веселой улыбки сестры… и от вовсе не желанной, но вполне реальной Кассандры, готовой опутать своими чарами всех наследных принцев их долины. Он уже представлял, как это произойдет: Хоуп запрется в своей комнате и предастся любимому занятию – будет читать любовные романы, в то время как ее подруга примется ослеплять своим великолепием местных молодых людей.
– А я считал, что вы собираетесь на восток и думаете там начать карьеру, к которой стремились все годы учебы в колледже…
Чейз не особенно много размышлял о том, что именно собиралась делать подруга его сестры, получив диплом бакалавра истории искусств. Но он полагал, что какой-то план все-таки существует…
И только тут Чейз осознал, что, судя по всему, плана-то у нее как раз и не было, потому что Кассандра промолчала, а за нее принялась давать пояснения Хоуп:
– Кэсс такая же, как ты, Чейз. Она может делать что угодно и быть кем угодно. Весь вопрос в том, чтобы решить, что ей предпочесть и в чем ее страсть. Вот этим она и займется, пока будет жить у нас.
Чейз Тесье все знал о страсти: она не допускала выбора и, как расчетливый враг, не брала пленных. Никто не мог сказать заранее, когда, где и к чему проявится страсть, никто не мог рассчитывать на то, что его посетит озарение и укажет путь, потому что страсть в своем начале подобна робкой музе, нерешительной маленькой птичке, парящей в небесах.
Чейз с любопытством смотрел на женщину, показавшуюся ему сначала как раз такой робкой птичкой, и постепенно этот образ сменялся другим, напоминавшим пестрое радужное видение.
– У вас есть уже мысли о вашей будущей карьере, которой вы отдались бы со страстью?
О карьере, которой она отдалась бы со страстью?
Нет. Она вообще не знала еще, что такое страсть. Она искала себя, переходя с одного курса на другой, изучая один предмет за другим, – это были яростные и лихорадочные поиски. Единственным, чего она тщательно избегала, был класс драматического искусства.
Кассандре Винтер просто не нужно было обучаться драматическому искусству – она была актрисой с рождения. Она притворялась равнодушной к людской молве, к тому, что могут говорить о ней, и это притворство было для нее единственным спасением, единственным способом выжить, справиться с одиночеством и болью.
