Вы не ответите на этот вопрос…
В дальнейшем нашем с В. разговоре, пожалуй самом важном за прошлые лет десять и определившем (так получилось), что вообще будет со мной дальше, я была удивительно кратка и произнесла два слова. Причем сомнительных.
– А меня В. зовут, – сказал он.
– Я здесь работаю, – сказал он.
– Хирургом, – сказал он.
– Прием займет минимум сорок минут, – сказал он, – а то и больше.
– Может быть, чаю? – сказал он.
– На фиг чай! – сказала я.
– Да! Да! – оживился он. – Тогда в туалет для инвалидов – он пустой!..
03.30
«Тааак, эти окна я домыла, сейчас вот в ванной, и сегодня больше не буду…» – это фрагмент моей оживленной беседы с собой. Вслух.
Привет, дорогая моя, ну как ты? НУКАКТЫ? ЧЕМ ЗАНИМАЕШЬСЯ В РЕДКИЕ МИНУТЫ ДОСУГА? МУЗЫКОЙ, ЖИВОПИСЬЮ, ХОРОВЫМ, БЛЯДЬ, ПЕНИЕМ?[3] (с)
Моя прекрасная дочь Лиза, читая обязательное по программе «Преступление и наказание», на днях задумчиво сообщила, что родная мать ей напоминает студента Раскольникова: «Тоже вечно бормочешь что-то себе под нос…»
«Я не вечно бормочу!» – возмутилась я.
Не то чтобы я не видела собеседников, достойных меня, наоборот, наоборот, люди меня интересуют как-то даже слишком, но почему-то с кем бы я ни вступала в диалог, диалога не получается (а жаль!). А что получается, а получаются два монолога: каждый о своем, о своем, и каждый об одном и том же.
Как непересекающиеся множества мы, курс математики. Аккуратные такие кружочки, и ничего внутри. Посмотри на него, а потом сотри[4] (с).
Временами я хочу, чтобы «в моем» не было пусто хотя бы. Тогда я укореняю там деревья, в формате «через четыре года здесь будет город-сад». Но для города-сада надо работать, ухаживать, унавоживать, белить стволы известкой, бороться с вредителями, прививать какие-то побеги, а мне это скучно, скучно. И вскоре мои лесопосадки погибают, и я облегченно вздыхаю. Потому что баба с возу.
Один из моих начальников, бывший военный и Настоящий Полковник, любит пожаловаться: «Куда солдата ни целуй, у него везде – задница».
Что-то трудно ухватить главную мысль, да вру, специально ее не хватаю, потому что думать об одиночестве без именно В. – настолько жутко, что я готова отвлекаться на что угодно: на непересекающиеся множества и лесопосадки, на цитаты от шефа, на мытье окон, хоть вот с пользой для домашнего хозяйства.
Может, думать и не надо, тоже мне, мыслительница года, а привыкать – придется. И ты привыкнешь, дорогая моя. Это к холоду невозможно, а новые, хорошие привычки возникают через двадцать восемь дней.
А вот вредные привычки возникают сразззззу жжжже. Наверное, потому, что они такие приятные? В. – моя вредная привычка.
Я до сих пор разговариваю с ним. Иногда мне кажется, что он меня слышит.
Заткнуться на двадцать восемь дней, а потом с радостным криком «невидима и свободна» полетать немного на метле.
Да, Вера, замечательные твои мечты.
Море оптимизма.
«Это мне грустно, потому что», – доходчиво объясняю я.
Но грусть-тоска, этот снулый морок – достаточно конструктивные чувства, из них потом что-то вырастает.
Это даже хорошо (что он зеленый и плоский), когда много всего намешано внутри, – в моей кружке получается «не пусто», а как в утробе у пятнистой акулы: старший зародыш пожирает младших, эмбриональный каннибализм – так и у меня – что-нибудь наиболее дееспособное пожрет остальную муть, и будет мне счастье.
– Ты меня совсем не любишь, – говорит «Имя Розы» писателю Умберто Эко, печально роняя бумажные кружевные листы. – Вот если бы ты меня любил, то не написал бы после меня «Маятник Фуко» и прочую ерунду, с которой меня постоянно сравнивают, сравнивают! Это невыносимо уже, я в глубочайшей депрессии, утром не могу заставить себя проснуться, начать новый день, кому, спрашивается, он нужен, страницы мои не просыхают от слез, не нахожу себе места, терзаюсь, распадаюсь на составляющие, рвусь. Пыталась найти облегчение в пылкой молитве, но никак, никак… Наложила бы на себя руки, но не могу себе этого позволить, как шедевр и жемчужина мировой литературы… а потом, у меня же нет рук. Избавь меня, пожалуйста, от этих мучений, откажись ото всех остальных романов, я должна быть единственной, меня не научили по-другому…
– Девочка моя, – усмехается в элегантную бороду ученый с лицом кинонегодяя, – девочка моя, никаких более романов, ты же знаешь – в свободное время я играю в гольф…
00.20
Днем загадочно позвонила мама, потребовала, чтобы я встретилась с ней «через сорок минут на углу», в ответ на взволнованные вопросы положила трубку. «Что такое, – недоумевала я, – что?» Мама никогда не встречается со мной «на углу», мама всегда встречается со мной у меня дома, приезжает нагруженная «гостинчиками» для детей, моет мою микроволновку изнутри, чистит и жарит картошку «по-бабушкински» и уезжает с набором книг для прочтения, мы с ней на пару «пытливые читатели», и куда только не дотянулось наше любопытное око, в самом деле.
Ожидая мою маму, а нашу Бабушку с Большой Буквы Лэ, я передумала многое. Завидев знакомый малиновый плащ (мой бывший, достался маме по наследству), просто в два прыжка оказалась рядом. Мама была немногословна. Она сказала:
– Дорогая дочь, должна сообщить тебе некоторые важные новости. Правда, может быть, для тебя уже они совсем и не важные, и ни капли не интересные, потому что на прошлой неделе ты мне не звонила весь четверг, а в выходные позвонила всего два раза. Два раза за целые выходные ты позвонила родной матери! Но я все равно скажу, пусть тебе и все равно, но так уж я воспитана: мы с Петром Алексеевичем уезжаем в Таиланд, придется тебе научиться обходиться без меня. Да! – Мамин голос высоко взлетел, а подбородок подозрительно задрожал.
– Мам, в смысле «уезжаем в Таиланд»? Надолго? Ты решила покинуть страну? Эмигрировать с Петром Алексеевичем?
– Дочь, ты абсолютно не прислушиваешься к словам матери. Мы едем на пятнадцать дней, отдохнуть… развеятьсяааа. – И мама просто зарыдала у меня на черном пальтовом плече, я ее долго успокаивала, уверяя, что две недели пролетят незаметно, поводов для беспокойств за нас у нее нет. – Материнскому сердцу не нужны какие-то поводы! – воскликнула она.
Моя мама – просто идеальная бабушка, иногда мне кажется, что вся ее жизнь до рождения внуков была ответственной подготовкой к бабушкинскому дебюту. Малютку Лизу, например, она с первого дня нашего пребывания дома (мы тогда жили все вместе на Клинической) уложила к себе в комнату и прыгала вокруг нее по ночам, чтобы я высыпалась и не страдала детская еда в виде молока, хотя молока у меня не было с самого начала.
