Но внезапно наступили теплые яркие дни, и перспектива в очередной раз свернуться под одеялом даже мне показалась совсем не соблазнительной. Поэтому я разыскала шезлонг и вынесла в сад. В тот год я впервые вышла туда. Неудивительно, что сад выглядел ужасно запущенным.
Осматривая дом в первый раз, мы с Джеком остановились у окна задней комнаты на втором этаже, разглядывали садик внизу и два соседних. Участки земли по меркам Чизвика были большие. В конце каждого возвышались огромные платаны — на них тогда появились почки, — но после того, как мы переехали (в тот же год, но немного позже), эти деревья оказались превосходным защитным экраном от соседей. Наш сад был совершенно обычным: огромный зеленый квадрат газона, по границе которого высажены цветы, ничего оригинального. В течение многих лет мой нынешний дом сдавался, а временные владельцы, судя по небольшому количеству растений, ставили себе задачу избавиться от всего, что требовало бы ухода. Сад был абсолютно бесплоден. А вот участок слева выглядел превосходно: не вычурный и не упорядоченный, без ровных грядок, подготовленных для рассады, — просто большая лужайка, простирающаяся до платана, и на ней островки причудливой формы, засаженные кустарником и цветами. Позже, когда наступило лето, я увидела этот сад весь в цвету: классическая красная, ярко-розовая и огненно-рыжая герань, сирень, вейгела, гибискус и между ними — россыпь маков и львиного зева. В конце участка, в тени огромного дерева, было построено сооружение из тростника, на него опиралась вьющаяся огненно-красная фасоль, маскирующая ухоженную компостную кучу, расположенную рядом. Это был сад, который задумывали и создавали в течение долгих и счастливых лет, и, как часто бывает с успешными творениями рук человеческих, он сохранил естественные очертания, — с трудом верилось, что все тщательно спланировано. Соседи устроили небольшое тенистое патио, примыкающее прямо к дому, — во внутренний дворик можно попасть и из кухни, и через французское окно гостиной.
— Le Grand Meaulnes[4], — сказала я Джеку. Я была потрясена совершенством этого сада и тем, какое впечатление он на меня произвел.
— Не совсем, — ответил он, целуя меня, — потому что с годами ты не утратишь его. Он всегда будет здесь.
И, естественно, я поверила словам мужа. Почувствовала, что сад наших соседей свидетельствует о зрелости и долголетии отношений, поверила, что однажды наш сад расскажет о том же.
Что ж, и нам удалось устроить патио. Это был первый шаг, в котором выразились наши планы на будущее. Мы трудились все лето и к осени закончили его. И пообещали себе, что в следующем году займемся всем остальным. Но, как вы знаете, не получилось.
Другой сад, который мы увидели из окна задней комнаты на втором этаже — справа, — являл собой полную противоположность ухоженному и живому участку соседей слева. Он был распланирован, как кладбище: прямые строгие дорожки делили его на участки правильной формы, деревья и кусты были высажены в идеальном порядке. Естественно выглядела лишь великолепная крона платана. Казалось, дерево смотрит вниз — на стерильную шахматную доску — с красноречивым презрением. В течение всего года сад слева утопал в ярких красках — наши глаза почти устали от всего этого великолепия, в это же время на грядках справа среди скучных бархатцев и на обрезанных кустах роз появлялись лишь одинокие крохотные пятнышки цветов. Ни единое растение на том участке не росло ни вверх, ни вширь, и проклята была любая птица, пролетающая мимо и сбрасывающая на этот оплот непогрешимости чужеродное семя.
Сад справа принадлежал Мод и Реджинальду Монтгомери, и они были первыми соседями, с кем мы познакомились, — через один или два дня после переезда. Они не замедлили оставить у нашего порога небольшую визитную карточку и отпечатанное приглашение на коктейль следующим вечером. Странно, но послание меня взволновало, поскольку полностью соответствовало моим мечтам о замужестве, ведении домашнего хозяйства и походам в гости к соседям. Итак, мы отправились к ним.
Реджинальд Монтгомери — отличная карикатура на бывшего военного, ушедшего в отставку и нашедшего себя в государственной службе. Он объединял в себе сразу два стереотипа: военного и чиновника… правда, я не уверена, существуют ли такие люди в реальной жизни. За исключением дома двадцать восемь по Милтон-роуд в Чизвике. У Реджинальда была лысина, обрамленная сзади редкими, аккуратно подстриженными волосами песочного цвета. Пышущее здоровьем лицо, щетинистые усы — миниатюрное отображение его сущности, как и живот внушительного размера, упакованный в аккуратно застегнутый двубортный пиджак. Я чуть не расхохоталась, увидев его впервые: наш сосед будто только что сошел со страниц пьесы Рэттигана[5] пятидесятых годов. И собеседником Реджинальд оказался не самым лучшим. Он был из тех людей, кто любую оригинальную мысль принимает за признак дурного тона. Все должно быть на своих местах, Британия — лучшее в мире государство. А потом, фактически одно за другим, гостям были предложены игра в бридж и Де Суза. Жена Реджинальда, Мод, оказалась не менее комичным персонажем. Что касается возраста, можно было предположить, что ей где-то за пятьдесят плюс лишний бокал джина, либо около семидесяти, но тогда она очень хорошо сохранилась. Порыв ветра подхватил леди из фешенебельного Кенсингтона и принес сюда, в Чизвик, но и ее прическа в стиле королевы Елизаветы до сих пор была в сохранности, и предрассудки остались неизменными. Джек позже заметил, что, если сделать супругов Монтгомери персонажами пьесы, критики никогда не примут ее.
Они сразу полюбили Джека, особенно после его признания, что он — один из Баттремов, владеющих недвижимостью в Суффолке (это ложь), просто работает на Би-би-си, и фразы, что четвертый канал настолько отвратителен, что его можно поставить на второе место после телевидения Советского Союза. Ко мне же соседи отнеслись более сдержанно. Мод приложила серьезные усилия, пытаясь выяснить мою девичью фамилию, а я ни за что не хотела ее называть — забавно, потому что новой я почти не пользовалась. Думаю, если бы она все же выведала ее и поинтересовалась, родилась ли я в Дамбартоне или в Уолтон-он-де-Нейз, а может быть, еще в каком-нибудь идиотском месте, откуда происходят Эллисы, я бы просто плюнула ей в лицо. Поэтому хорошо, что она прекратила свои расспросы. Когда я не стала скрывать, что работаю преподавателем в общеобразовательной школе, хотя и очень модной, она была ужасно шокирована. Соседи считали, что подобные места предназначены для обучения детей из бедных и социально неблагополучных семей, и Мод Монтгомери скользнула по мне взглядом, в котором читалось сочувствие. Вряд ли она отнеслась бы ко мне с большим сочувствием, если бы я призналась, что приехала домой на отдых из лепрозория.
