Я всегда относился к вопросам предохранения серьезно, мне нафиг не нужны лишние проблемы: всякие девицы могут попасть на пути, с моим доходом я лакомая добыча для проходимок.
И сейчас я просто не могу принять случившееся. Мы предохранялись. Это железно.
— Егор? — я слышу в Викином голосе истерические нотки, она пытается сдержаться, но не выходит. Не хватало еще тупой бабской истерики, мне хочется, сказать, я и сам не рад ни черта!
— Подожди меня в машине, — протягиваю ей не глядя ключи.
Долгая пауза.
Я уже готов сорваться, все внутри клокочет, и нужна только последняя искра, чтобы разгорелся пожар. Но Вике хватает ума — она берет молча ключи, и аккуратно обходит по широкой дуге Еву. Во всем этом жесте сквозит ее отношение, и если бы взгляды могли убивать, от Евы осталась бы только кучка пепла. Может, и от меня тоже.
Наконец, хлопает дверца машины, Вика устраивается на переднем сидении и отворачивается, создавая для нас иллюзию уединения.
Теперь я подхожу вплотную к Еве, но живота не касаюсь. Кажется, стоит только соприкоснуться с чужим телом, внутри которого прячется живое существо, и я уже точно буду иметь отношение к этой беременности. Глупое суеверие, тупое чувство.
— Что тебе надо?
Сейчас я могу рассмотреть ее лучше. Она почти не изменилась с нашей последней встречи, беременность почти не испортила фигуру Евы, не затронула ее внешности. Тонкие черты лица, тяжелые русые волосы, большие глаза. Когда-то казалось, что они полны наивности, открыты и чисты.
Сегодня я думаю, что дурак, болван, идиот — я просто видел то, что желал видеть.
Она молчит, только смотрит на меня, и от этого взгляда некуда скрыться, а мне заорать хочется — ну почему ты оказалась такой, Ева? Все же могло быть по-другому, по-нормальному, по-человечески!
— Если ты решила постоять и помолчать, то выбрала не самое подходящее время и место, — наконец, произношу. Пауза слишком затянулась, к чему эти театральные эффекты?
— Я бы никогда не пришла, — говорит она тихо, так, что мне приходится читать по губам, своему слуху я уже не доверяю, — если бы не обстоятельства. Нас с тетей хотят выселить из квартиры…
— Стоп, стоп, стоп, — я вскидываю руки, перебивая ее. Вижу краем глаза, как за спиной Евы, в автомобиле, Вика все же не сдерживается и поворачивается в нашу сторону и одаривает долгим взглядом, — а почему, собственно, я должен тебе помогать.
— Ты не должен, — мотает она головой, и мокрая прядь прилипает к ее щеке, — ты ничего не должен. Просто я думала… Это же твой сын.
Ее руки с тонкими, изящными пальцами накрывают живот. Наверное, ей холодно, думаю я, замечая, что женские предплечья покрываются мурашками. Мы выбрали неудачное место для общения, какой бы не была она обманщицей, в первую очередь — она беременная женщина.
Я готов думать о чем угодно. Только не о сыне.
Не о том, что мне пытаются подсунуть другого ребенка и повесить чужие проблемы. Но от реальности не убежать, а я не сопляк, чтобы притворяться.
— Ева, — говорю и запинаюсь. Мне нравилось ее имя. Тогда. Не сейчас. — С чего ты взяла, что это мой ребенок? Ты думаешь, я в это поверю?
Ее глаза становятся совсем большими, я замечаю, что в уголках скапливаются слезы. Терпеть не могу сцены, но этим меня не проймешь.
— Ты можешь верить или не верить, но это твой сын. Если ты не можешь мне помочь, то ничего, мы разберемся.
Она отступает, а потом разворачивается и уходит.
Вот просто так, — берет, гадство, и уходит! А я, настроенный если не на войну, то на полноценное сражение, остаюсь смотреть ей в спину и ни фига не соображаю.
Сажусь в машину, глядя прямо перед собой.
В башке пустыня, все сожжено дотла, все вымерли.
Нет, ну так не может быть! Если бы она спорила, кричала, топала ногой и пыталась шантажировать, я бы знал, что делать. А сейчас что?
Вика спрашивает что-то, но я не соображу, слова вообще ничего не значат. Я вижу только удаляющуюся под дождем фигуру, без зонта, замечаю, что она обнимает себя руками. Там, где кончается свет фонарей и наступает летняя, мокрая ночь, — там темно и небезопасно, особенно женщине, особенно с ребенком под сердцем.
О чем она говорила? Что у нее проблемы с тетей? Их выгоняют из квартиры?
За коммуналку не платят, что ли? Ну, сколько ей понадобится, чтобы закрыть этот вопрос, думаю, я не обеднею от этой суммы.
Черт, она уже успела скрыться за поворотом, там парк, дурацкий, а время позднее. На крыльцо выходит Денис, курит, глядя в нашу сторону и машет рукой.
Решение приходит молниеносно.
— Вика, — я оборачиваюсь к ней. Она замолкает на полуслове, лицо нахмуренное, а после моих слов станет еще хуже. Но я уже решил. — Тебя Денис отвезет. Не обижайся.
— Баринов, — шипит она, — ты в своем уме? Я тебе этого не прощу никогда!
— Я себе тоже не прощу этого, — отвечаю я.
Вика ждет, что я передумаю, мы схлестываемся взглядами, но она сдается. Выходит, громко хлопая дверью, а я стартую с места.
Мне всего лишь нужно убедиться, что Ева дойдет домой живая и здоровая. Какой мерзавкой бы она не была, убеждаю я себя, я не хочу быть виноватым, если с ней что-то случится. И ничего больше, остальное меня не касается.
Знакомьтесь, я — Егор Баринов, и я мастер самообмана.
Глава 6. Ева
— Садись в машину.
Голос Егора по температуре — абсолютный ноль, и холод бежит по позвоночнику от брошенных мне в спину слов.
Я иду, не сбавляя скорости, даже не думаю останавливаться. Обнимаю себя за плечи — к ночи становится особенно зябко, я успела вымокнуть под дождем и надеюсь лишь на то, что не разболеюсь.
Я прождала его весь день, как Хатико: в здание офисного центра, где они снимают несколько этажей, меня не пускают, секретарь не соединяет с Егором, а личного его номера у меня попросту нет.
Только знакомый автомобиль на стоянке послужил единственным доказательством, что есть шанс увидеть Баринова.
А теперь я ругаю себя последними словами. На что я вообще надеялась?
Мне не просто обидно, мне больно от его слов, они ранят, вонзаясь под кожу острыми ножами. Я совсем не знаю тебя, Баринов, и теперь — не хочу.
— Садись, я сказал!
Нет уж, катись, Баринов, вместе со своей черноволосой красоткой. Мы с сыном справимся без тебя.
Баринов нажимает на газ, я мрачно думаю, что ему надоело плестись на низкой скорости за мной следом, но ошибаюсь. Он обгоняет меня, заезжает лихо на бордюр и ставит машину боком, преграждая мне путь.
В салоне — только он один, той красотки нет. Не знаю почему, но я обращаю на это внимание.
Он выходит, расправляя плечи, на лице все та же суровая печать недовольства.
— Что тебе нужно, Егор?
Закусываю губу, чтобы не разреветься. Ну почему, почему он так отчаянно хорош, даже вымокший под дождем? Без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами, с влажными, как после душа волосами, он выглядит сошедшим с обложки модного журнала. Я чувствую себя еще более неуютно рядом с ним, балетки противно чавкают от каждого шага, и платье, дурацкое платье…
— Садись в машину, Ева, — он так по особенному произносит мое имя, что от его интонаций я покрываюсь снова мурашками, — как ты собираешься добираться домой? О ребенке подумай.
Эти слова действуют магически.
Стоит только представить, что мне придется без зонта возвращаться домой, одной, темными дворами, как я понимаю всю глупость своих поступков. Иду безвольно на его зов, как за гамельнским дудочником. Баринов открывает дверь переднего сидения, и я ныряю в теплое нутро дорого автомобиля.
Вспышками проносятся воспоминания нашей первой встречи, я даже запах салона помню — кожи, парфюма и чего-то еще, дорогого, недоступного.
Егор обходит автомобиль и садится за руль, сдает назад, съезжая с бордюра. Я молчу все это время, не знаю, о чем говорить — мне вообще непонятно, почему он сорвался следом, куда дел свою черноволосую красотку.
