Когда профессор бывал очень занят или к нему приходили гости, она всегда помогала. Хели встретил ее и тут же отправил на кухню.
Семейный совет — или как там еще назвать эту небольшую компанию — заседал в библиотеке.
В огромном кресле, предоставляемом обычно наиболее почетным гостям, восседал профессор, в дурном расположении духа, ибо он так и не сумел дозвониться до Дуни. Время шло к вечеру, и она должна была бы уже давно быть здесь и оказывать ему поддержку. Профессор нуждался в мудром совете: как поступить со взрослой дочерью, заявившейся к нему в дом со своим другом и в первую же ночь оказавшейся в его постели? Хабердитцель оказался не в состоянии помочь. Дело развеселило его настолько, что он постоянно принимался смеяться. Профессор призвал его к порядку, и тогда Хели вышел, чтобы вдосталь посмеяться под дверью. Невероятно! Ведь он сам был во всем виноват: с его вечным желанием продемонстрировать комнаты!
— Итак, — Теобальд откашлялся, стараясь придать себе респектабельный вид, что ему, однако, давалось с трудом, — замечу сразу: мой дом не бордель.
Это замечание вызвало у окружающих однозначную реакцию: громкий хохот (Хели, естественно!), сдержанное хихиканье (Амелия) и скромное фырканье для маскировки в носовой платок (Максим).
Тео тут же понял, что выразился весьма неуклюже. Таким образом, он выпустил ситуацию из-под контроля. Тогда он отказался от нравоучений и лишь произнес мрачно:
— Ты поступила неправильно, Амелия. Для подобного у тебя было достаточно времени дома. Это пошло.
— Папа, мы любим друг друга.
— И ты решила продемонстрировать это как раз здесь?
— Здесь так хорошо, папа: прекрасная комната, широкая кровать, мне так нравится розовый цвет…
Хели ударил себя по лбу, никто так и не понял почему.
Максим вежливо, но весьма некстати, произнес:
— Простите, господин профессор, мы ничего плохого при этом не думали.
— Странно, — отреагировал на это Хели, — а я всегда при этом о чем-нибудь думаю.
— Совершенно излишнее замечание. — Злость Тео была направлена исключительно на Хели. — Для чего ты потащил телевизионщиков в комнату? Что это было в конце концов: передача о моем творчестве или прогулка по замку? Откуда ты вообще там взялся?
— Из постели Лоттхен Шух, — правдиво ответил Хабердитцель.
Теперь ему было уже все равно. Наконец-то Теобальд с небес своего творчества должен опуститься на грешную землю. А тот так и выглядел — потрясенным. Однако сумел взять себя в руки и продемонстрировать самообладание.
— Когда появляется проблема и вопиет о разрешении, ты начинаешь острить. Итак, где ты был на самом деле так рано утром, когда полностью одетым вернулся с улицы?
— Я возвращался от Лотты Шух, — пожав плечами, повторил Хели и с некоторой долей сомнения в голосе заключил: — Я делал педикюр.
Вошедшая в этот момент в комнату фрау Кляйншмидт услышала последние слова Хели. Она громко рассмеялась, при этом блюдо с чем-то дымящимся чуть не выпало из ее рук.
— Что тут смешного? — удивился Тео, всегда находивший взаимопонимание с соседкой.
— Ну это — педикюр… — Фрау Кляйншмидт хватала ртом воздух. — Всю ночь! Тогда, значит, господин Хабердитцель каждую неделю, по крайней мере в течение трех ночей, нуждается в педикюре…
— А вы очень наблюдательны, — выразил похвалу Хели, — и считаете отлично!
Только теперь до Теобальда дошло, и, растерявшись, он спросил:
— У тебя что-то с фрау Шух?
— Уже почти четыре года, — смущенно пробормотал Хели.
— Боже, — поразился Тео, — что за пучина порока? И что самое ужасное: эта ложь, лицемерие…
Шатаясь, он покинул комнату.
— Господин профессор! — потрясенно воскликнула фрау Кляйншмидт. — Я уже подаю на стол, не уходите!
Повернувшись, Тео посмотрел на нее пустыми глазами, как король Лир в сцене безумия, слегка обнял ее, как бы прощаясь навечно, и произнес сдавленным голосом:
— Пища! Я не могу есть — я никогда больше ни к чему не притронусь! Non sum qualis eram.
И вышел.
Фрау Кляйншмидт недоуменно смотрела ему вслед.
— Что это значит?
— Это значит, — Хели привык к высказываниям своего друга уже в течение многих лет, — я больше не тот, кто я есть. Вот что это значит.
— А почему он уже не тот? — Фрау Кляйншмидт все еще смотрела в ту сторону, куда удалился профессор. — Что, собственно говоря, произошло?
Хабердитцель состроил гримасу и пояснил:
— Через четыре дня он женится. А невеста его пропала.
— Ну, ладно, клецки по-швабски готовы, — произнесла фрау Кляйншмидт, встряхнула блюдо и направилась в столовую.
Амелия и Максим с опущенными головами последовали за ней. Замыкал шествие Хели, насвистывавший траурный марш Шопена.
Конечно, Амелия не была плохой.
Она была приятной девушкой, хотя иногда могла сказать и неправду.
После развода родителей она очень тосковала по отцу, но была привязана к матери, владевшей в Вене сетью магазинов изысканной одежды. Мужчин в жизни матери не было, а если и были, то она очень искусно скрывала это от дочери.
— Знаешь ли, я любила твоего отца, но из брака ничего не получилось. Ему нужна либо домработница, либо, что еще вернее, женщина, имеющая отношение к живописи.
Такой женщиной оказалась Дуня Вольперт. И на ней он хотел через несколько дней жениться. Поэтому и приехала Амелия, в общем-то не испытывая чувства неприязни. С Максимом, милым юношей, может быть, чуть-чуть излишне благовоспитанным.
Амелия могла многое понять, она обладала добрым сердцем. Не понимала она только, как могла Дуня предупредить о своем приезде и как сквозь землю провалиться. Отец страдал, что и неудивительно.
— Пап, послушай. Давай съездим к твоей Дуне. Вдруг что-нибудь случилось!
— А что могло случиться?
— Ну, несчастный случай. Или заболела и теперь лежит без сознания у телефона, не в состоянии поднять трубку. А может, передумала.
— Что значит — передумала?
— Не хочет выходить за тебя — может же такое быть.
Потрясенный Тео уставился на дочь. Он все еще надеялся, что в любую минуту может появиться Дуня. Но она не появлялась. Было уже шесть часов вечера, а она хотела приехать к обеду. На Дуню всегда можно было положиться, она была пунктуальным человеком.
Да, случилось что-то ужасное! Она даже не включила автоответчик.
— Если она передумала выходить за меня замуж, то могла бы мне об этом и сообщить.
— Когда она это сделала впервые, — колко заметила Амелия, — она передала тебе письмо через Хели. И ты получил его, когда она была уже далеко. Сам рассказывал об этом.
Профессор взглянул на Хабердитцеля. Тот поднял обе руки, как бы сдаваясь.
— Я ничего не знаю, — защищался Хели. Он привык становиться козлом отпущения и прежде всего тогда,
