class="p1">— Зачем? — слишком наигранно удивляюсь я, отчего становится совсем неловко, когда он отвечает:
— Я подъеду в твой отель, вечером. Там есть отличный ресторан, мы можем вместе поужинать.
Я прикрываю глаза, понимая, что давать заднюю или выпендриваться будет так глупо по-детски. Мы взрослые люди, к чему этот каламбур?
— Не надо, — выдыхаю тихо. — Я лучше сама. Адрес прежний?
— Да, — связь немного теряется и тут я слышу слабые помехи на заднем фоне и обрывки знакомого детского голоса. Внутри всё так и сжимается. — Если у тебя с этим трудности, я могу выслать за тобой машину.
— Я буду в восемь, — на выдохе отвечаю я и заканчиваю вызов.
Стоя в негромкой тишине, чувствуя, как меня нетвердо держат ноги, я начинаю различать приглушённые дверью звуки голосов, исходящие из конференц-зала. Да, я нарочно проигнорировала его предложение о машине. Не без усилий я беру себя в руки, нацепляю на лицо профессиональную улыбку и, расправив плечи, разворачиваюсь, широко раскрывая дверь.
— Я буду в восемь, — звучит ее голос твердо и она обрывает связь.
Гудки звучат в динамике короткими обрезанными звуками, становясь похожими на противное пиликанье больничных приборов.
Я некоторое время верчу в руке телефон, уставившись куда-то сквозь пространство, а затем медленно вбираю в себя воздух.
Номер двухместный. Как я и думал.
Она не захотела видеться в отеле, как думаете, почему? Боится, чтоонувидит нас вместе? Слава Богу, мне хватило рассудка не заявить об этом ей, иначе вряд ли она бы вообще согласилась продолжать со мной разговор, я не говорю уже о встрече. А я ведь не шутил, когда сказал, что отсутствие кольца ничего не значит.
Меня ломает, стоит представить, что ее мог касаться кто-то другой. Ярость приливает в мои вены, по жилам течёт ток-огонь-пламень, жар такой силы, что кончики пальцев едва не дымятся, грозясь спалить к чёрту этот телефон вплоть до остальных частей здания да и всего дома. С каким-то извращённым патологическим мазохизмом я снова и снова представляю, как ее нежные руки обнимают другого, как она своим ласковым голосом шепчет ему на ухо признание в любви, которое когда-то шептала мне, ее объятия и смех, предназначенные не мне. Кимберли. Я уже убью его, Кимберли.
Иногда я спрашиваю себя — почему она?
У меня было много девушек. Очень много. Пожалуй, даже слишком много, чтобы после всего меня можно было бы называть приличными словами. Но никогда, никогда я не хотел никого сильнее, чем её. И дело не только в желании — я хочу обладать ей в гораздо более глубоком смысле. Хочу дышать воздухом, который она выдыхает. Быть в её мыслях, видеть, что ей снится. Я хочу подарить ей всю свою жизнь, — бери и делай что хочешь. Но нужно ли ей это? Нужен ей я? Пожалуй, это самый гадский вопрос, которым я задавался первые пару лет после расставания. Потому что я уже знал ответ, но принять его означало добровольно воткнуть себе в сердце нож.
— Кейн? — неуверенный детский голос зовёт меня из глубин дома, он как маленький луч солнца, что сумел выбиться из грозовых туч в темную пасморную погоду. Я оборачиваюсь и вижу сонную малышку из открытой двери спальни. Сонно потирая глаза, она доверчиво прижимает коричневого ведмеженка к своей ночной сорочке, выглядя особенно невинно и беззащитно.
— С кем ты говорил?
— Ни с кем, — серо бросаю я. — Оливия, ты рано проснулась, иди спать.
Обычно я стараюсь говорить с ней начистоту и ничего от нее не скрываю. Но сейчас я не в настроении. Прости, сестренка, но сегодня твой брат дает конкретный такой сбой.
— Ты говорил с Кимберли? — звучит доверительное и тут я останавливаюсь, как если бы вынырнув из глубокого транса. И ведь ничего от нее не утаишь. Я медленно выдыхаю, бросаю телефон в карман штанов и подхожу к ней.
— Да, Оливия, я говорил с ней, — присаживаюсь на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне и осторожно беру ее за руки.
Теперь мы смотрим наравне, ребенок неуверенно теребит пальчиками в моих ладонях и отводит глаза. Когда она снова смотрит на меня, в ее взгляде появляется решительность и сестра всё-таки решается озвучить:
— Она снова от тебя отказалась, да? — грустно спрашивает малышка.
Я бы сказал, что этот вопрос застал меня врасплох, но не могу. И мне хочется ответить, так много ей сказать… Я нежно тянусь к ее спутанным ото сна кудрям, глажу по волосам и рассматриваю бледное личико, любуясь маленькими солнечными веснушками под нижними веками.
— Сегодня вечером Кимберли приедет к нам, — осторожно шепчу я.
Глаза Оливии распахиваются, в них появляется страх перемешанный с радостью, а еще неоконченный вопрос.
— Она…
— Я не знаю, Оливия.
Мой голос отдает тихой хрипотцой. Несколько секунд мы молчим. Оливия выходит из своего маленького оцепенения и протяжно выдыхает.
— Понятно, — она осторожно высвобождает свои ладони, вдруг отстроновившись. — Кейн, я хочу вернуться на танцы. Ты… Отвезешь меня на занятие?
Я смотрю на нее. Этот неуверенный детский взгляд, сомнения и боязнь осуждения с моей стороны. Не знаю, что заставило ее передумать, но я чертовски рад, что она так решила. Я улыбаюсь и мягко щелкаю пальцем по ее носику.
— Беги, собирайся.
Оливия радостно кивает, очевидно подбодрившись моей реакцией, и скрывается за дверью своей комнаты, негромко ее захлопнув.
Глядя на коричневую дверь из крашенного дуба, я не сразу сдвигаюсь с места. Сегодня Кимберли приедет сюда. Я вспоминаю блеснувшие в глазах сестры эмоции и понимаю, что не один я этого ждал.
Симпатичный чёрно-белый дом с витиеватыми узорами вокруг окон и входной дверью смотрит на меня с молчаливой загадкой и волнующим трепетом через слабо освещённые окна-глаза. Когда-то давным-давно, когда в моём мире ещё не существовало слова «предательство», деревья казались огромными, а мы с Кейном были безнадежно влюблёнными друг в друга, мне отчаянно мечталось, чтобы когда-нибудь я жила с ним в этом доме. Мне было плевать, что дом старый и обшарпанный, раньше он мало что напоминал обиталище богатых людей, сливаясь с чередой серых небогатых зданий, выстроенных вдоль бедного, замусоренного района. Теперь же — он стал домом, раскошностью своей затмевающим все остальные здания вокруг него. Уехав отсюда, Кейн решил не продавать его, и это могло означать одно — рано или поздно он собирался вернуться.
Я делаю глубокий вдох и подхожу ближе. Оголённые ноги холодит вечерний ветер, покрывая «гусиной кожей» всё, что ниже уровня платья,
