Может быть, снаружи я человек, но внутри... внутри я не контролировал себя.
— Ты снова направляешься в чертову закрытую территорию, Ос. Не говори, что я не предупреждал тебя. Сделаешь это снова, и я прослежу, чтобы ты, черт возьми, помнил, как держать свои руки при себе.
Оскар закатил глаза, бормоча:
— Ты так все драматизируешь. Бог знает, почему я мирюсь с твоими выкрутасами.
Целый год, а я все еще не привык к отсутствию у него страха, когда дело касается меня. Это не было естественным, не там, откуда я родом. Вот почему я держал его возле себя — чтобы помочь поддерживать иллюзию, что я был таким же, как все.
Я отогнал темные мысли прочь.
— А ты самоуверенный ублюдок, который думает, что избежит неприятностей.
Я вернулся в общество и сделал это на собственных условиях. Мне не нужны были друзья, жена или дети. Мой жизненный путь был таким, и я слишком долго шел по нему, чтобы менять направление.
Я никогда не хотел чего-то из этого. Единственное, чего я страстно желал — была погоня, удовлетворение от охоты. Вот почему я никогда не мог быть свободным.
Оскар пожал плечами:
— Я говорю в который раз. Иди займись серфингом, приятель. Все это дерьмо внутри твоей маленькой хорошенькой головы исчезнет.
Чертовски жаль, что я не умею плавать.
Обернувшись вокруг, я снова направил свое внимание на арену «Обсидиана», распростертую под моими ногами и размещавшуюся в огромном помещении здания, похожего на место, где прошло мое детство. Строительство обошлось в десять миллионов долларов.
Я узнал довольно рано, что мужчины были примитивными созданиями.
Заберите у них костюмы, жен, их работу и обязанности, и вы останетесь с животным. Животными, которые хотят драться и калечить — принять своего внутреннего дикаря.
Я предложил им бороться и шанс найти себя.
Я дал им место для этого.
В день, когда я открыл клуб для избранных, я был готов к нескольким вечеринкам. Но я не был готов к неожиданному успеху и поклонению.
Чтобы быть частью моего мира я требовал три составляющие:
Подчинение.
Дисциплину.
Строжайшую секретность.
Не говоря уже о неприличных членских взносах каждый месяц.
Оскар двигался рядом со мной, осматривая арену.
— Не совершай идиотских поступков. Эверест не примет обвинение. Ты знаешь, что случилось в прошлом месяце с Богомолом.
В прошлом месяце Богомол, также известный как Давид Горин, смошенничал и закончил выбитыми зубами и сотрясением. Я ударил его всего лишь один раз.
Оскар барабанил пальцами по стеклянным перилам.
— Если ты пойдешь ругаться и обвинять, ты получишь только...
— Что? Гнев мотоциклетного клуба «Осы»? К черту их. Они не могут сделать ничего хуже, чем то, что уже сделали другие, — я напрягся. Я не хотел это говорить. Я хотел сказать, что надеру ему зад и вышвырну его из моего клуба навсегда. Оскар искоса посмотрел на меня.
— Если бы ты сказал мне, что они сделали, возможно, я бы согласился. Но поскольку тебе нравится сохранять все в гребаной тайне, я понятия не имею, о чем ты говоришь, и твои завуалированные намеки очень сильно начинают раздражать мои проклятые нервы.
Мое лицо озарила улыбка, которая была большой редкостью. Мне нравилось, что светловолосый Оскар с лицом ребенка мог мне противостоять. Немногие были на это способны.
В действительности, я мог бы назвать двух людей в своей жизни, которые заставили меня прогнуться. Остальным такой возможности я не давал, и в свою очередь они страшились бездушного орудия, которое существовало где-то посередине, где не было правильного и неправильного.
Оскар усмехнулся, сгибая руки:
— Я знал, что, в конце концов, я заставлю тебя улыбнуться.
Потягивая шею, стараясь размять суставы, я пробормотал:
— Время для разговора с так называемым непобедимым Эверестом. Меня достало его дерьмо. Я искал предлог, чтобы вызвать его на ринг, и он мне его предоставил.
Единственный раз, когда кому-то разрешалось трогать меня, был во время боя. Удар в живот не ранит, для меня это как нежное прикосновение к щеке. Удары были лекарством, ласка была проклятьем для меня.
— Ты никогда не говоришь. Ты только причиняешь боль, — Оскар стянул свой пиджак и бросил его на черный диван позади нас. На отдельном балконе находились бар, черный диван и кофейный столик. Большинство ночей были проведены здесь, контролируя и командуя. Мой кабинет был строго для меня — заблокирован и непроницаем от любопытных глаз клиентов.
— Это то, что я делаю лучше всего. То, для чего я создан, — проведя рукой по волосам, я вздрогнул, не обнаружив короткого «ежика». Всю свою жизнь я был вынужден стричь их коротко, как кадет. Когда-то пряди были рыжими, когда я стал старше, они превратились в медные, затем стали темными с бронзовым отливом, пока для маленького мальчика, которого я помнил, не перестало все существовать.
— Первый урок этикета на этой неделе. Он задолжал мне гребаного уважения, — мои пальцы захрустели, когда я сжал кулаки.
— Все верно, — Оскар кивнул, улыбнувшись мне. Мы направились вниз по лестнице, покрытой черной ковровой дорожкой. На каждой ступеньке были очертания лисы, тисненные серебряной нитью. — У тебя есть привычка требовать уважения с помощью физического насилия.
Оскар был прав. Люди должны были меня уважать, потому что я достоин этого. Я дрался с каждым, кто думал, что может вытереть мною пол. Я показал им, что мог жить в теле, покрытом рубцами, но каждый шрам я заслужил. Каждый из них говорил о том, что я совершил, что таилось в моем прошлом.
Звук музыки исчез, как только вой арктического ветра и ледяные колючки снега унесли меня от настоящего к прошлому.
— Убей его, Фокс (прим.перев. Fox с англ. — Лис).
До сих пор я никогда не ослушивался приказов, но покачал головой. Я не мог это сделать, я знал к чему это приведет. Я не в состоянии поднять нож и ударить малыша, который стоял передо мной.
Просто ребенок.
Просто ребенок.
Я сам был просто ребенком. Но все же я был убийцей.
— Ты знаешь, что мы сделаем с тобой, если ты откажешься.
Я знал, но это ничего не меняло. Я упал коленями на снег, ненавидя пронзительные ветра и низкие температуры. Сегодняшний вечер будет дерьмом.
— Бросьте его в яму, пока он не усвоит урок.
Память взорвалась осколками, терзая мой мозг иллюзиями настоящего и прошлого, смешивая их.
