И вот девочка стоит на паромной пристани с маленьким фибровым чемоданчиком в руках. В нем все ее имущество. Жирные выхлопные газы почти задушили свежий запах соленых водорослей. Урчащий хор автомобилей заглушает плеск соленой воды в камнях рядом с пристанью. Должно быть, стоит август. Ранее утро. Солнце греет девочке шею, от шерстяного воротника шея чешется. Девочка одета слишком тепло. Чтобы освободить руки, она надела на себя и вязаную кофту и пальто. Кошелек и носовой платок лежат у нее в кармане. Пока она ждет, обливаясь потом, она думает о том, что можно спросить у водителя автобуса, не знает ли он, где находится коммерческое училище Банга. А позже, уже в автобусе, размышляет над тем, как ей надлежит себя вести, чтобы ректор училища понял, что она знает свое место.
Когда она наконец сидит у Банга в кабинете и оформляет свои документы, она держит руки на коленях, колени крепко сжаты. Наконец ректор дает ей расписание занятий и распорядок дня и смотрит на нее поверх очков.
— Не надо так бояться, фрёкен Свеннсен. Здесь никто не кусается, — говорит он с быстрой улыбкой, как будто легкая волна прокатилась по его усам.
Но если уж она начала искать свое место, держа руки на сжатых коленях, в будущем ей будет не просто вести себя по другому. Особенно после того, как пожилой человек прямо скажет, что у нее на лице написан страх. Потом она специально занимается этим. Учиться не показывать свой страх — нехорошо, чтобы людям было неприятно смотреть на нее.
Пока мы ждем, я внимательно наблюдаю за всеми, кто входит и выходит. Особенно, если идут двое мужчин. Или одинокий мужчина, у которого такой вид, будто он никуда не спешит или же прячет за газетой свое лицо. К счастью, один подозреваемый встречает большое семейство и исчезает, скрытый горой чемоданов, поставленных на тележку. Но ведь всегда остается возможность, что кто-то мог скрываться в уборной и теперь, в последнюю минуту, оттуда выбежит. Например, как только она пройдет через таможенный контроль.
— Вместо того чтобы замаскироваться, ты изображаешь из себя террористку! Тебя задержал бы любой паспортный контроль! — вздохнула Фрида.
Я спряталась за темными очками и надвинутой на глаза кепочкой. Мне было плевать, на кого я похожа, главное, чтобы во мне не узнали Санне Свеннсен.
Она, напротив, отказалась от всякой маскировки. Видев ее один раз в окне «Арлекина», я сразу же ее узнала. Таща за собой красный чемодан на колесиках и такой же чемоданчик с косметикой, она вышла из очереди и неуверенно оглядывалась по сторонам. Я немного подождала. Но так как никто к ней не бросился, мы с Фридой медленно подошли к ней.
Меньше чем когда-либо я понимала, зачем я понадобилась Франку. Она выглядела не старше тридцати лет, была по-настоящему красива и отличалась необыкновенным очарованием. Через несколько минут я ощутила всю свою незначительность и не могла ничего с этим поделать.
Меня утешало только то, что не я, а Франк так ошибся и не увидел, где трава зеленее. Эта женщина в модном костюме, с естественным, свежим цветом лица составляла поразительный контраст Франку. Торговцу антиквариатом с его двойной бухгалтерией, страстью к игре, подозрительными друзьями на ипподроме и кредиторами неизвестного происхождения. У него в доме просто не должно было быть такой нежной невинности. Они не подходили друг другу, это было аморально.
Здесь, в аэропорту в Ницце, я вдруг подумала, что человек непосвященный перепутал бы наши роли. Это я была немолодой, обманутой женой, а она — свежей и привлекательной любовницей. Моя трудность заключалась в том, что, глядя на нее, я не могла не думать о Франке.
— Большое спасибо за приглашение! Я никогда раньше не ездила одна, — сказала жена Франка и взяла меня за руку.
— Глупо за это благодарить! — сказала Фрида.
— Мне очень приятно, — сказала я.
Пока мы шли через зал ожидания, направляясь к стоянке, я поглядывала на людей, идущих за нами. Это было непросто. Когда двое мужчин стали обгонять нас, каждый со своей стороны, я вся покрылась испариной. Как ни странно, они, не замедлив шага, прошли дальше, не сделав ни малейшей попытки задержать нас.
В машине, почувствовав себя в относительной безопасности, я попыталась представить себе, что сейчас должен чувствовать Франк. Обнаружив, что не может дозвониться до Аннемур, он позвонил ее матери и его выбранили как неверного зятя. Я видела, как он стоит, отстранив трубку от уха на несколько сантиметров, потому что его теща на этот раз говорит слишком громко. Видела, как он большим пальцем левой руки проводит под носом, не зная, как ему перед ней оправдаться.
— Ей пришлось бежать из-за твоих кредиторов! — кричит теща.
Франк потирает лоб и глуповато улыбается в телефон.
— Мне очень жаль. Правда, жалко. Я позабочусь о детях. Конечно, я о них позабочусь. И все улажу. Будь спокойна. Но я должен поговорить с Аннемур!
— Она не желает с тобой разговаривать! У нее нет ни номера телефона, ни адреса. По-моему, ты единственный, кто не понимает, что ее жизни угрожает опасность! Но ты даже пальцем не пошевелил, чтобы защитить ее! Тебя интересуют только азартные игры и женщины!
— Пожалуйста, скажи, могу ли я повидать девочек? И когда?
— Тебе позвонит наш адвокат!
Франк был подавлен. Он страдал. Он унизился до того, что звонил ко всем друзьям и знакомым, чтобы узнать, не видели ли они Аннемур. Не знают ли они, где она? Он позвонил даже в полицию. Позволил допросить себя. Это заняло столько времени, что ему пришлось запереть свой магазин и отменить назначенные встречи, касающиеся выморочного имущества и крестьянской мебели в Гудбрандсдале. Полиция приехала к нему еще раз и хотела поговорить с ним. Может, его даже подозревали, что он похитил собственную жену? Или убил ее? Я читала в газетах о таких случаях. И не раз. Чтобы не сказать еженедельно. Может быть, именно в эту минуту он подвергается суровому допросу?
Я мысленно увидела его таким, каким он редко показывался мне, — после неудачных сделок или слишком большого проигрыша на ипподроме. Бесцветное лицо с двумя глубокими длинными складками, идущими от ноздрей к подбородку. Бескровная верхняя губа, которую он все время нервно прикусывает, беспокойно двигая при этом всеми четырьмя конечностями. Глаза, словно затянутые пеленой удивления, в котором он не хочет признаться. И в которое сам не верит, если на то пошло. Чувство паники было ему не свойственно. Он был, как говорят, твердый орешек. Но одна вещь выдавала его. У него иногда появлялись капельки пота у корней волос, даже когда ему не было жарко.
Одно дело, что мы с Фридой похитили деньги, которые он хотел сохранить на тот случай, если жизнь прижмет его, и совсем другое, более серьезное, что мы, буквально, похитили его молодую жену. Предупреждать его теперь было уже поздно.
