В это время Тимбер все-таки нашла тему, способную отвлечь внимание Джеймса от черного выскочки. Правда, Тимбер не очень-то хотелось ее поднимать.
— Я слышала, Расс не приедет домой на Рождество.
— Нет, не приедет. Он отправляется черт знает куда кататься на каких-то дурацких лыжах. Но это меня не удивляет, потому что он не так уж часто проводит рождественские каникулы со своим папой. Может быть, из-за того, что его мама умерла как раз во время Рождества, или из-за того, что мы с ним не особо ладим. — «А может быть, потому, что мы с тобой стали очень близки», — добавил он про себя, украдкой взглянув на непроницаемое лицо Тимбер. Джейсон сообщил Джеймсу о том, что между молодыми людьми, вероятно, произошел разрыв.
Вообще Сэвилл оказался полезен Фортсону во многих отношениях. Хотя Джеймс доверял этому прохвосту не больше, чем при первой встрече, он все больше и больше восхищался им. Сочетание алчности с умением выжидать — редкое достоинство. Сэвилл обладал им в полной мере. Сведения, которые Джеймс аккуратно отправлял ему раз в два месяца, использовались разумно и осторожно. Каждый раз, когда Сэвилл получал письмо, он сам решал, что и сколько покупать или продавать. На следующей неделе он звонил Джеймсу и сообщал ему об успехах Тимбер. Он также благодарил Джеймса за полезную информацию. Хотя успехи в финансовых делах были невелики, Сэвилл быстро овладевал коммерческими навыками. Если он натолкнется на что-нибудь стоящее, сказал Сэвилл Джеймсу, то попытается рискнуть.
Услышав это, Джеймс про себя посмеялся: «Ты потеряешь последнюю рубашку, как это однажды случилось со мной». Но вслух он ничего не сказал. Прямая линия с Тимбер Дьюлани была слишком важной, чтобы ею рисковать.
Джеймсу были приятны поступающие сообщения. Судя по тому, что девушка говорила Сэвиллу, Тимбер стала видеть в Джеймсе Фортсоне не просто благодетеля. Она уже считала его другом. Джеймсу это очень нравилось. К денежным переводам, что он ежемесячно отправлял Тимбер, Джеймс стал добавлять маленькие приписки — о том, что происходит в поместье, о делах в бизнесе, о ее матери. Довольно скоро Тимбер стала регулярно ему отвечать — милыми записочками, полными детской чепухи. А вот теперь она сидит рядом с ним, в его машине! Джеймс всегда ненавидел праздники, но сейчас он решил, что Рождество — это его любимое время года.
Тимбер по ошибке решила, что молчание Джеймса объясняется нахлынувшей грустью.
— Наверное, Рождество наводит вас на печальные мысли о жене.
— Но не в этом году, — тихо сказал Джеймс, взглянув на сидящую рядом девушку. — Я как мальчишка ждал вашего приезда домой. Ждал, что в рождественское утро вы придете выпить гоголь-моголь, а я смогу вручить подарок, который для вас приготовил.
— Но я не могу! Моя мама уверена, что я проведу Рождество с ней, мистер Фортсон.
— Вы думаете, я бы заговорил об этом, если бы не поговорил с миз Морин? Она сказала, что если вы захотите, то это и ее устроит. — Джеймс ухмыльнулся. — Знаете что? Я думаю, ваша мама на моей стороне. Ей ведь нравится, когда ее дочь счастлива?
Тимбер уже поняла это по материнским письмам. Почти в каждом из них с восторгом сообщалось о том, какое счастье, что им помогает такой человек, как Фортсон.
— Действительно, мама очень лестно отзывается о вас. Знаете, я благодарна вам за приглашение, но у меня нет для вас подарка, мистер Фортсон.
Машина уже остановилась перед домом Тимбер. Морин вывесила снаружи несколько лампочек, но их веселые огни только подчеркивали убожество маленького домика.
— Кое-что было бы мне лучшим подарком. — В темноте Джеймс наклонился, и сердце Тимбер забилось чаще. — Вы можете называть меня Джеймсом. Мне бы хотелось, чтобы вы меня так называли.
— Д-Джеймс? — Это было все равно, что называть Эйзенхауэра просто Дуайтом. — Не знаю… — растерянно сказала Тимбер. — Не знаю, смогу ли я.
Джеймс принял обиженный вид:
— Как я понимаю, я слишком стар, и вы считаете, будто выскажете мне этим неуважение.
— Нет, нет! Я не считаю, что тридцать восемь лет — это старость. Кроме того, для своего возраста вы очень молодо выглядите. — Еще до того как Джеймс засмеялся, Тимбер поняла, что допустила ошибку.
— Обманщица! — Джеймс снова засмеялся. — Когда я был в вашем возрасте, то все, кому за тридцать, казались мне кандидатами на тот свет. — Джеймс неожиданно перегнулся через Тимбер, его рука коснулась ее груди. Девушка вздрогнула как ошпаренная. — Придержите коней, детка, — весело сказал Джеймс. — Я вовсе ни на что не покушаюсь — просто открываю дверь с вашей стороны. Вы пробудили во мне джентльмена.
— Вы всегда были для меня джентльменом, мистер Фортсон, — слегка покраснев, призналась Тимбер, — и я благодарна вам за это. Нет, не выходите из машины. Уже поздно. — Взяв свой чемодан, она направилась к дому. Рядом с убогим жилищем огромный сверкающий «линкольн» выглядел нелепо — как «кадиллак», везущий вас к процветанию», изображениями которого местные консерваторы украсили всю округу. — Большое спасибо вам за поездку, мистер Фортсон, — самым что ни на есть светским тоном сказала Тимбер, подойдя к крыльцу.
— Джеймс! — мягко поправил он. — И спасибо, Тимбер Дьюлани, за самое счастливое Рождество за много, много лет. — Он завел машину. — Ладно, детка. Вам надо пойти отоспаться. В рождественское утро я в десять часов пришлю за вами Тумера. — Он поднял стекло и тронул с места.
Свет от фар автомобиля исчез вдали. Забыв об усталости, Тимбер взлетела вверх по ступенькам. Почувствовав запах своих любимых пирожков с корицей, она вдруг поняла, что очень голодна. Дверь открыла Морин, ее глаза сияли от радости. Она широко раскрыла объятия, и сердце Тимбер переполнилось счастьем.
Как и Джеймсу, ей это Рождество уже казалось самым лучшим. Джеймс. Мысленно назвав его по имени, Тимбер на сей раз не почувствовала никакой неловкости.
— Мама, ты выглядишь просто замечательно! Какое это будет прекрасное Рождество!
Рождественским утром Морин Дьюлани с трепетом разворачивала подарок, который преподнесла ей Тимбер. Морин медленно, осторожно достала из упаковки сервиз из баварского фарфора, любуясь каждой чашкой так, как будто она была единственной. Затем так же осторожно она завернула каждый предмет и сложила все в коробку.
— Я ведь не дура, Тимбер Дьюлани, — серьезно сказала она, испытующе глядя на дочь. — Я прицениваюсь к этим тарелкам уже лет десять, все время надеясь, что они появятся на распродаже. Я знаю, сколько они стоят. Гораздо больше того, что ты могла сэкономить от тех денег, что я тебе посылала.
