«Но ведь еще ни разу не было такой бури, как эта!» – подумала Кэт.
На заявление мистера Гладстона, что правительству вновь придется прибегнуть к закону о приостановке конституционных прав, что прошел новый билль о преступлениях, мистер Парнелл сказал:
– Мы боремся с этим достопочтенным джентльменом уже два года. Мы считаем его великим и серьезным человеком. Я даже думаю, будет честным признать, что нам не хотелось бы в будущем встретить еще такого противника. Я весьма сожалею, что печальное событие в Феникс-Парке помешало ему продолжать курс на примирение, которого мы ожидали от него. Я весьма сожалею, что, связанный нуждами своей партии и занимаемым положением в государстве, он решил, будто вынужден свернуть с курса примирения и уступок на ужасную тропу приостановки конституционных прав.
В результате мистер Фостер, который, видимо, ощутил на себе холодное дыхание смерти, каковой ему удалось счастливо избежать, произнес длинную обличительную речь против мистера Парнелла, обвиняя его в том, что это он потворствовал убийцам.
Несмотря на усталость и измученность всякими заботами, Парнелл был готов к этому. Он совершенно спокойно ответил, что ответственен только за своих соотечественников и его ни капельки не волнует то, что о нем говорят или думают англичане.
– Поэтому я останусь или уйду только по приговору ирландского народа.
Это заявление повергло парламент в молчание. Все напряженно слушали человека, который, несмотря на свой тридцатишестилетний возраст, с таким спокойствием и мудростью доносил до присутствующих суть разыгравшейся трагедии.
Он, безусловно, прекрасно осознает, что дублинские убийства спровоцируют новый всплеск насилия. Будут разрушать дома, убивать бейлифов[33], ненавистных лендлордов, в то время как невинные люди, которые могли бы представить доказательства, будут молчать из-за страха смерти: судью, вынесшего обвинительный приговор преступнику, зарезали ножом, а одного информатора застрелили средь бела дня на людной улице в Дублине.
А что касается нападок на него со стороны мистера Фостера, то на них мистер Парнелл ответил с ядовитым сарказмом:
– Почему же смещен с должности этот достопочтенный джентльмен? Призовите его обратно на прежний пост. Направьте его на помощь лорду Спенсеру в такой близкой ему по духу работе с виселицами. Призовите его в Дублинскую тюрьму, где он наблюдал бы за тайными пытками. Пошлите его собирать налоги, которые несчастные, умирающие от голода крестьяне должны выплачивать за преступления, каких они не совершали. Вся эта работа весьма подходит для этого достопочтенного джентльмена.
Постепенно острота пережитой трагедии спадала. Только Кэтрин знала, как Чарлз боролся с недугом, мучившим его в течение всех этих трудных недель. Он приезжал в Элшем поздно ночью или на рассвете и, обессиленный, падал. Его нервы на пределе, говорил он. К тому же он страдал от ужасных приступов ревматизма. Ему необходим был длительный отдых и полное освобождение от волнений… Но все это было совершенно невозможно даже в перспективе.
Однажды он сказал Кэтрин, что сам не знает, как еще держится на ногах.
Между тем худшая из неприятностей миновала. Вышел манифест Чарлза, клеймящий убийц, и он снова вернулся к биллю о гомруле, часто посылая Кэтрин на Даунинг-стрит свои наброски поправок и статей. Мистер Гладстон прохаживался взад-вперед по огромному кабинету под руку с Кэтрин, заставляя слово в слово повторить то, что она должна была передать мистеру Парнеллу.
И снова разрушение уступало место созиданию.
Несмотря на тревогу и постоянные уколы печали и неуверенности, Кэтрин осознавала свое счастье намного острее, чем прежде. Каждое утро она видела в петлице Чарлза белую розу. Розы цвели все лето и до поздней осени.
Ее небрежно брошенные слова поразили его настолько, что он подпрыгнул на месте и бросился к ней.
– Это правда? Ты беременна?
– Да.
– И сколько времени?
– Три месяца. Я не говорила тебе об этом раньше, поскольку у тебя и без этого хватало забот.
– О Боже, Боже!
Она заметила, что это восклицание было вызвано не ее новостью, а новой дилеммой.
– Неужели ты не рад? Скажи мне, что ты рад, – взмолилась Кэтрин.
– О Кэт! При подобных обстоятельствах?
– Ты же говорил, что хочешь, чтобы я родила еще одного ребенка. Разве ты не это имел в виду?
Ей страстно хотелось взять себя в руки, но мука сомнения на его лице повергла ее в гнев.
– Значит, говорится одно, а делается другое?
Нет, ей вовсе не хотелось издеваться над ним, но когда он, нахмурив брови, начал беспокойно ходить по комнате, она решила заставить его разделить ее страдания. Ведь она была так счастлива, когда с тихой радостью вынашивала и лелеяла свою тайну, отгоняя от себя мысли о непреодолимых трудностях: лишь однажды он выразил надежду, что у них будет еще один ребенок, и этого для нее было достаточно.
Но теперь, судя по выражению его лица, он считал ее неосторожной, безрассудной. Словно она одна была в этом виновата! Странно, но и сама она, совсем не понимая почему, считала себя одну виновной в том, что ей захотелось иметь от него второго ребенка.
– Вилли знает? – спросил он. Его тон был агрессивным, и ей показалось, что он считает ее способной обмануть его так же, как она обманывала мужа.
– Нет.
– Значит, ты не…
Она не дала ему закончить фразу.
– Нет, я не спала с Вилли и никогда не буду с ним спать! Как ты смеешь думать такое? Ребенок будет мой. И твой, если захочешь. Но не его. Если понадобится, я исчезну навсегда. Я не покончу с собой, нет! Но у меня будет этот ребенок. Я заслужила его. – И, несмотря на свой зарок не выказывать при нем слабости, она горько зарыдала. – Да, я заслужила этого ребенка, Чарли.
Он протянул руку, чтобы коснуться ее, словно бы на прощание.
– Да, Кэт, ты заслужила его. – И, не оглядываясь, ушел.
Она не вслушивалась в его шаги, но, когда хлопнула входная дверь, устремилась к окну, чтобы видеть, как в цилиндре на голове и с переброшенным через руку легким пальто он уверенно направляется к воротам.
Чарлз отправлялся в Лондон. Неужели он бросил ее? Она хорошо знала все ненавистные слова прощания и предпочитала никогда не произносить их. Но нет, он не мог вот так взять и уйти от нее. Неужели известия о ее беременности вкупе с массой других беспокойств и хлопот, тяжелым грузом навалившихся на него, оказалось ему достаточно? А ведь сейчас он так сильно взвинчен, так непредсказуем…
Он должен вернуться. Он обязательно вернется. Он не раз говорил, что только из-за нее остается жив, и она боялась, что это правда. Сколько раз она успокаивала его, ухаживала за ним, когда он болел, разгоняя кошмары, готовила его к каждому выпавшему на его долю новому испытанию…
