Татьяна Туринская - В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

— Днем, Лёша, мне муж приснился. Любимый. За него тебя приняла — только поэтому и подпустила тебя. Спала я, если ты не заметил. Знала бы, что ты — ты бы и близко не подошел.

Она говорила, и сама себе начинала верить. Вообще у нее с враньем всю жизнь туго было. Если когда-то кто-то в ее ложь и поверил — только Лёшка, когда она ему про замужество соврала. Если поверил тогда — может, и сейчас поверит? На это вся надежда. Именно надежда и дала ей силы говорить уверенно. И от силы этой она сама распалялась:

— Ты же подкрался, как вор, к спящей женщине! А теперь о желании каком-то говоришь. Да никогда я тебя не хотела! Никогда не любила, и не полюблю никогда. Вези домой, сказала!

Вместо того чтобы немедленно выполнить ее требование, тот с диким рычанием:

— Врешь! — снова впился в нее железными своими губами.

Да впился так, как до сих пор она даже представить себе не могла. То, что он демонстрировал Наталье раньше — детский лепет.

Боль была невыносимой, будто он и в самом деле отрывает ей губы без наркоза. Однако даже вскрикнуть она не могла — губы были словно замурованы в его рту. Малейшее движение, даже мимическое, причиняло неимоверную боль.

И в этот миг раздалась спасительная трель звонка. Рингтон, выставленный на любимого — да, да, любимого, теперь Наталья ничуточки в этом не сомневалась! — мужа. "Полет шмеля". Потому что муж у нее пчелкой вокруг них с Поросенком вьется, заботой своей укрывая их от невзгод. Ничего интересного про пчелу не нашлось, а "Полет шмеля" нравился ей стремительностью и звонкостью: такой сигнал ни за что не проморгаешь.

В лесной тишине мелодия показалась оглушительной. От неожиданности Лёшка ослабил захват, и Наталья смогла высвободиться из его плена. Рывком, пока Дружников не опомнился, вытащила из кармана мобильный, прокричала в него:

— Да! Привет, дорогой!

Муж что-то говорил, но Наталья перебила:

— Я на дачу еду! Мама с Поросенком еще вчера уехали, а я в городе осталась. А сегодня решила к ним присоединиться: соскучилась ужасно. И по тебе соскучилась. Алло, ты слышишь? Слышишь меня? Связь плохая. Соскучилась ужасно! Я люблю тебя. Ты знаешь? Ведь знаешь?

Она говорила, и чувствовала, как слезы скатываются по щекам, огибают крылья носа, щекочут подбородок. Невыносимо хотелось сию секунду оказаться дома, в объятиях невероятно, до обморока любимого мужа. Как она могла усомниться в своей к нему любви? Как могла даже подумать о том, что ей нужен не он, а Лёшка Дружников?!

Когда она нажала на кнопку отбоя, Лёшка не задал ни одного вопроса, не проронил ни звука. Сунул ей в руки шлем, даже не взглянув в глаза.

Всю обратную дорогу Наталья улыбалась неожиданному своему открытию. Она любит мужа. Надо же! Кто бы мог подумать — она любит собственного мужа! Никто другой ей не нужен ни сейчас, ни завтра, ни через годы. Только бы любимый был жив-здоров, только бы был рядышком — больше ничего не нужно. Ну и Поросенок, конечно — без Поросенка семья не семья.

Выбравшись на основную трассу, Дружников свернул в противоположную от города сторону. Наталья поняла — он везет ее на дачу, к Поросенку. За одно это она простила ему все. И губы его жестокие, и руки беспомощные, и то, что тайком в сны ее пробрался. Любовь его нелепую, бестолковую тоже простила, как и вылазку эту дурацкую на природу, к комарам — только Лёшка и мог такую глупость придумать. Муж бы ни за что не отдал жену на съедение кровопийцам.

Самолет гудел ровно, монотонно, обещая пассажирам спокойный полет без всяких сюрпризов.

Поросенок свернулся калачиком в соседнем кресле. Путь неблизкий, пусть ребенок поспит. А Наталья думы свои подумает.

Как она могла так ошибиться? Как могла принять Дружникова за любовь всей своей жизни? И откуда такая огромная разница между реальным Лёшкой и тем, который мучил ее снами про облака?

Почему настоящий Лёшка так непохож на романного? Наталья ведь писала его с натуры. Когда она придумывает персонаж — там все понятно: он в чистом виде плод ее фантазии, и поступает только так, как нужно ей. Но в данном случае все было наоборот: герой списан с реального человека, и поступки его, его слова ни в коей мере не могли принадлежать Наталье. Скорее наоборот: по сюжету герой должен был говорить и делать одно, а говорил и делал совсем другое. Сам. Без ее фантазии. Без ее подсказки. А значит, это не она его придумала, он сам себя сотворил.

Но как же так получилось? Лёшка реальный оказался практически антиподом Лёшки романного, при том что романный вовсе не плод воображения автора. Загадка природы. Лёшка Дружников один, но в нем как будто сидят два человека. Один тот, от чьих инквизиторских губ Наталью спас лишь звонок мужа, Лёшка номер раз — неловкий, нерешительный, нецелеустремленный. Сплошное "не", а не мужик. Другой, Лёшка номер два — полная ему противоположность. Ловкий, решительный, целеустремленный. Мужик без всяких "не". Но откуда он взялся в настоящем Лёшке, коль уж эти качества никогда не были ему присущи? Вот если бы она описывала своего мужа — тогда понятно. Но она ведь писала Лёшку, вот в чем закавыка.

И тут все встало на свои места. Догадка пронзила ясностью и логикой. Во время работы Наталья думала о Дружникове, а подсознательно ее мыслями владел… родной до одури муж! Думая, что описывает Лёшку, она описывала мужа. И приписала Дружникову чуждые ему черты: твердость, упорство, самоцельность. Как же это у нее вышло?

А вот как. В ее "Черти чте" Дружников непременно должен был быть крутым бизнесменом — иначе откуда у него дом не дом, крепость не крепость? Не может быть у простого работяги загородного особняка, максимально приближенного к замку — сюжет ведь был закручен именно на кровавом замке, без этого нельзя было обойтись. А коль уж герой добился таких успехов в жизни, не может он быть полным мямлей, как реальный Лёшка Дружников. И, сама того не ведая, Наталья начала выписывать любимые мужские черты. Любимые потому, что принадлежали не кому попало, а самому родному человеку во вселенной.

Получается, самый родной, самый любимый — это вовсе не Лёшка, а муж. Значит, зря она ехала в такую даль, когда он был совсем-совсем рядышком.

Что любит она мужа, а не Лёшку, Наталья поняла давно, еще на Мысе. Вернее, там она поняла это окончательно и бесповоротно. А что зря в такую даль притащилась, поняла еще раньше. Теперь же эта истина обрела под собою железобетонную основу.

Глупо как, Господи!!! Это же он, самый-самый родной, в облако ее превращал! Он снился — не Лёшка! И руки вездесущие — это его руки. Как можно было принять их за Лёшкины?!

А облака потому, что седьмое небо в его объятиях — Натальин дом родной. А как же на небе без облаков? Просто раньше она их почему-то не замечала.