— Я хорошо понимаю ее интерес к Африке, — сказала госпожа Трент. — Мы с Себастьяном провели медовый месяц в Кении, и я полюбила эту страну. Я часто бывала с ним и в других местах Африки, по делам благотворительного фонда, и она неизменно привлекала меня. Ваша дочь испытывает такие же чувства?
— Да, думаю, это так. У дяди моего мужа были деловые интересы в Экваториальной Африке — в те годы эта страна называлась Французским Конго. Ариэль любила слушать его рассказы, когда он приходил к нам. В 1973 году ей было двенадцать лет и он пригласил нас всех во Французское Конго. Мы приехали в Браззавиль и проехали по всей Африке. Она полюбила красоту этого континента, его таинственность, вневременность.
Госпожа Трент кивнула и заметила:
— Значит, вашей дочери около тридцати трех лет.
— Да, в конце августа будет тридцать четыре.
— Надеюсь, вы не будете возражать, графиня, если я спрошу, была ли доктор де Гренай замужем?
— Нет, не была. Она полностью погружена в свою работу. Как‑то она сказала, что столько времени сидит, согнувшись над своим микроскопом, что ей некогда разогнуться и поискать себе мужчину.
Вивьен улыбнулась.
— Вот бы мне с ней встретиться…
— Я уже сказала, что это невозможно, — коротко оборвала я ее, причем мой голос прозвучал немного резче, чем хотелось бы. — Ее лаборатория изолирована по соображениям безопасности. Сейчас она занята совершенно особым проектом. Она и ее группа работает по много часов, работа сама по себе очень трудна и вредна во всех отношениях. Например, они носят специальную одежду. Костюмы для биологов…
— Вроде тех, что носят космонавты?
— Да, что‑то вроде этого. Плюс шлемы с окошечком, особая обувь и несколько пар перчаток. Вы можете представить, как тяжело работать в такой обстановке — напряженность, сама опасность исследований, сложнейшая защитная одежда.
— Представляю, — сказала Вивьен Трент. Мы помолчали. Она размышляла, откинувшись на спинку дивана. — Такие врачи, как ваша дочь, — просто герои, графиня! Это совершенно самоотверженные люди, — сказал она наконец. — Вы по праву можете гордиться ею и ее вкладом в науку. Ведь в конечном счете ваша дочь пытается сохранить безопасность в мире, в котором мы живем.
— Благодарю вас, мадам Трент, это очень любезно с вашей стороны. Да, правда, я горжусь Ариэль. Очень горжусь. Но я пребываю в постоянной тревоге за нее, — закончила я.
— Я понимаю. А знакомство вашей дочери с Себастьяном как‑нибудь связано с ее работой? Мне кажется, это должно быть так.
— Вы правы. Она разыскала его. Поехала, чтобы поговорить с ним. Она хотела, чтобы его фонд финансировал этот специальный проект, в котором заняты она и ее друзья в Заире.
— И он согласился?
— Конечно. А разве могло быть иначе?
Она рассмеялась.
— Конечно, нет! Он был неизменно щедр, особенно, если речь шла о медицинских исследованиях.
— Насколько я знаю его… слышала о нем, это был очень хороший человек. — Сказав это я заметила, что взгляд Вивьен Трент устремлен на стол, стоящий на другом конце комнаты. И я воскликнула:
— А, я вижу, вас интересуют фотографии моей семьи! Это мой муж Эдуард, сын Шарль и Ариэль — та молодая женщина, которая рядом с ними.
— Она очень хороша собой, — сказала Вивьен Трент, — Можно мне посмотреть поближе, графиня?
— Пожалуйста.
Она подошла к столу. Я смотрела, как она изучает фото Ариэль, прекрасно понимая ее интерес к моей дочери. Потом она стала рассматривать фотографию моего мужа и сына, и именно в этот момент я почувствовала внезапную острую боль, такую сильную, что закрыла глаза и задержала дыхание, чтобы не вскрикнуть. Болей у меня не было уже несколько недель, и я не ждала, что они вернутся.
— Графиня, графиня, вам нехорошо? — говорила Вивьен Трент.
Открыв глаза, я увидела, что она стоит рядом с моим креслом.
Глотнув воздуха, я сказала:
— Да, очень резкая боль, мадам Трент.
— Могу я помочь вам? может быть, вам что‑нибудь дать? — спросила она, наклонившись ко мне с озабоченным видом. — Вы нездоровы? Нужно какое‑нибудь лекарство?
Ее участие меня тронуло. Я коснулась ее руки.
— Все будет в порядке, благодарю вас. Но разговор придется закончить.
— Да, конечно, я понимаю. Вы были так добры, потратив на меня столько времени, графиня. Я, кажется, злоупотребила вашим гостеприимством. Когда мы договарились по телефону, вы предупредили, что у вас есть только час, а мы проговорили гораздо дольше.
— Я рада познакомиться с вами, — отозвалась я. Я чувствовала слабость. Вдруг боль повторилась, и я вздрогнула.
Вивьен Трент не могла не заметить этого. Она воскликнула:
— Ах, графиня, вы же больны! Я позову вашего лакея. Можно?
Я кивнула. Потом с трудом выговорила:
— Там, у консоли, звонок. Нажмите на кнопку, и Юбер сразу же придет.
Она так и сделала, потом, повернулась ко мне, склонилась надо мной:
— Не могу ли я чем‑то помочь вам?
— Боюсь, что это невозможно, мадам Трент. Видите ли, у меня рак. Я умираю.
Глупо со стороны старухи поддаться очарованию молодой женщины. Обеим будет худо.
Молодой это обязательно надоест, ее будет раздражать старушечья мудрость и бремя прожитых ею лет. А старая почувствует себя брошенной, когда в конце концов ее общество будет отвергнуто.
Конечно, это естественно, — молодым нужно бежать, что‑то делать, экспериментировать, а старые люди живут медленно.
Все это я знаю, давно знаю, и все же я позволили себе подпасть под очарование Вивьен Трент. К счастью, в нашем случае ничего такого не произойдет. по той простой причине, что я не задержусь в этой жизни. Поэтому мы просто не успеем причинить друг другу боль.
Несколько месяцев тому назад врачи сообщили мне, что они больше ничего не могут сделать. Меня выписали из больницы, чтобы я провела остаток своей жизни дома.
Я не говорила ни Шарлю, ни Ариэль, и никому вообще, как близок мой конец. Это бессмысленно. Помочь мне они не могут. В каком‑то смысле это самозащита. Проявление чувств моих детей, если они узнают, я не вынесу. У меня на это не хватит сил.
Остаток своих дней я хотела бы провести в тишине и покое, жить, как всегда, насколько это возможно. Для меня очень важно заниматься моими делами, скольку я могу, с присущей мне гордостью и достоинством.
Хотя детям своим я не доверилась, Вивьен Трент я рассказала все. Это произошло на прошлой неделе, когда я пригласила ее к чаю. Я сказала это совершенно непроизвольно.
Я не испытываю никакого неудобства оттого, что она знает — я стою на пороге смерти. Отчасти потому, что она — человек посторонний. Но в то же время я вижу — это искренне печалит: я убедилась, что она умеет страдать.
