В патио зала «Атенео», сидя за столиком среди современных скульптур и тропических растений, Офелия и Виктор прожили один из самых важных дней за все эти сорок лет, однако ни разу не упомянули о страсти, охватившей их много лет назад. Виктор не решался затрагивать эту тему и тем более просить запоздалых объяснений — это казалось ему унизительным. Она тоже этого не касалась, поскольку единственным мужчиной в ее жизни был Матиас Эйсагирре. В сравнении с необыкновенной любовью, которая была у нее с ним, короткое приключение с Виктором было детской забавой и забылось бы совсем, если бы не маленькая могилка на деревенском кладбище в Чили. Об этом она тоже не сказала Виктору, потому что эту тайну она разделила с мужем. Груз своей ошибки она пронесла без огласки, как велел ей падре Висенте Урбина.
Они проговорили несколько часов, как старые друзья. Офелия рассказала ему, что у нее двое детей и она прожила тридцать три счастливых года с Матиасом Эйсагирре, который любил ее так же сильно, как настойчиво преследовал ее когда-то своими ухаживаниями. Она тоже любила его, причем так сильно, что детям порой казалось, будто они лишние.
— Он мало изменился, он всегда был спокойный, великодушный и невероятно мне предан; с годами его достоинства только укреплялись. Я помогала ему, как могла, в его работе. Дипломатия — трудная вещь. Каждые два-три года мы меняли страну, нужно было переезжать, оставлять друзей и снова начинать жизнь в другом месте. И для детей это тоже было нелегко. А самое неприятное — это светская жизнь, я не гожусь для коктейлей и продолжительных застолий.
— Тебе удавалось рисовать?
— Я пыталась, но не очень получалось. Всегда находились более важные или более срочные дела. Когда дети разъехались учиться по университетам, я объявила Матиасу, что выхожу на пенсию как мать и жена и собираюсь посвятить себя живописи всерьез. Он оставил меня в покое и больше не просил сопровождать его на светские мероприятия, что было для меня самым трудным.
— Он и правда уникальный человек.
— Жаль, что ты не был с ним знаком.
— Однажды я его видел. Он поставил печать на мои въездные документы в Чили, куда я прибыл на «Виннипеге» в тридцать девятом. Я никогда этого не забуду. Твой Матиас был очень порядочный человек, Офелия.
— Он одобрял все мои замыслы. Представь себе, он брал уроки, чтобы разбираться в моих работах, поскольку ничего не понимал в искусстве, и профинансировал мою первую выставку. Шесть лет назад он умер от проклятого сердечного приступа, и я до сих пор плачу каждую ночь оттого, что его нет рядом со мной, — поведала Офелия в порыве сентиментальности, заставившем Виктора покраснеть.
Она добавила, что с тех пор полностью освободилась от обязанностей, мешавших ер призванию; она жила, словно крестьянка, на участке земли в двухстах километрах от Сантьяго, где ухаживала за фруктовыми деревьями и разводила длинноухих карликовых коз, которых продавала, как талисманы, и без конца рисовала. Она не покидает мастерскую, разве что ездит к детям — в Бразилию к сыну, в Аргентину к дочери, — или на выставки, или раз в месяц навещает мать.
— Ты знаешь, что мой отец умер?
— Да, это было в газетах. Чилийские газеты доходят до нас с опозданием, но доходят. Он играл важную роль в правительстве Пиночета.
— Только поначалу. Он умер в семьдесят пятом. Моя мать после этого расцвела. Отец был деспотом.
Она рассказала, что донья Лаура значительно меньше предается обязательным молитвам и благотворительной деятельности, а все больше игре в канасту и спиритизму в компании с несколькими другими старыми эзотериками, которые общаются с душами ушедших в потусторонний мир. Так она поддерживает контакт с Леонардо, своим обожаемым Малышом. Священник Висенте Урбина считает это новым грехом, запятнавшим очаг семьи дель Солар, после того как донья Лаура открылась ему на исповеди; он-то точно знал, что вызывать покойников есть дьявольская практика, однозначно осуждаемая Церковью.
Офелия говорила о священнике с сарказмом. Она сказала, что в свои восемьдесят с чем-то лет Урбина был епископом и яростно защищал методы диктатуры, полностью узаконенные западной христианской культурой в ее борьбе со зловредностью марксизма. Кардинал, который организовал приход для защиты преследуемых и вел счет без вести пропавших, вынужден был призвать его к порядку, когда он в своей экзальтации дошел до того, что стал оправдывать пытки и массовые казни. Епископ неутомимо выполнял свою миссию по спасению души, особенно среди прихожан богатого квартала, и оставался личным духовником семьи дель Солар, став еще влиятельнее после смерти кардинала. Донья Лаура, ее дочери, зятья, внуки и правнуки зависели от его мудрого слова по части принятия решений и в большом, и в малом.
— Я избежала его влияния, потому что меня от него тошнит, он скользкий человек, и потом я почти всегда была далеко от Чили. Фелипе тоже увернулся от него, потому что он самый умный в семье и полжизни проводит в Англии.
— Как он?
— Он выдержал три года правления Альенде, поскольку был уверен, что это ненадолго, и не ошибся, но он не смог ужиться с казарменной ментальностью хунты, поскольку предвидел, что она может править вечно. Ты же знаешь, он всегда любил все английское. Он ненавидит атмосферу лицемерия и ханжества в Чили. Он довольно часто приезжает навестить мать и разобраться с семейными финансами, поскольку вынужден заменять отца.
— У тебя ведь, кажется, был еще один брат? Тот, который изучал тайфуны и ураганы?
— Он живет на Гавайях и в Чили приезжал всего один раз, предъявить права на свою часть наследства, доставшуюся ему после смерти отца. А ты помнишь служанку в нашем доме, Хуану, которая обожала твоего сына Марселя? Она все такая же. Никто, даже она сама, не знает, сколько ей лет, но все ключи от дома по-прежнему у нее, и она все так же ухаживает за моей матерью, которой девяносто с небольшим лет и она уже немного не в себе. В нашей семье многие не дружат с головой. Ну вот, я тебе все про нас рассказала. Теперь расскажи о себе.
Виктор описал свою жизнь за пять минут, коротко упомянув про тот год, когда его арестовали, и обойдя молчанием худшие испытания, поскольку ему казалось дурным тоном рассказывать о них, да Офелия и сама, вероятно, предпочла бы о них не знать. Если она о чем-то и догадывалась, вопросов не задавала, сказала только, что уважала Матиаса за то, что он был консерватором в своих политических убеждениях, хотя и оставался на дипломатической службе в течение трех лет социализма, считая это своим долгом; но ему было стыдно представлять на международной арене военное правительство из-за его плохой репутации во всем мире. Она добавила, что сама никогда не интересовалась политикой, всегда только искусством, и жила в Чили, соблюдая мир и покой, в окружении деревьев и животных, не читая прессу. С диктатурой или без нее, ее жизнь была одинаковая.
Они попрощались, пообещав друг другу поддерживать контакт, хотя оба знали, что это всего лишь слова. Виктор чувствовал облегчение; оказывается, надо просто жить и ждать, когда круг замкнется. Круг под названием Офелия дель Солар замкнулся в кафетерии зала «Атенео», не оставив даже пепла. Искры давным-давно погасли. Он решил, что ему не нравится ни она сама, ни ее живопись; единственное, что осталось в памяти, — это глаза редкого небесно-голубого цвета. Росер ждала его дома, немного нервничая, но стоило ей взглянуть на Виктора, как ее разобрал смех. Ее муж оставил позади груз многих лет. Виктор рассказал ей новости о семье дель Солар и в заключение отметил, что Офелия пахнет увядшими гардениями. Его не отпускала мысль, что Росер заранее предвидела его разочарование, потому и повела на выставку, а потом оставила наедине с давнишней любовью. Она здорово рисковала; вместо того чтобы разочароваться в Офелии, он мог снова влюбиться в нее, однако было очевидно, что такая вероятность абсолютно не беспокоила Росер. «Наша проблема в том, что она совершенно уверена — я никуда не денусь; я же все время живу с мыслью о том, что она может уйти к другому», — подумал он.
