Евдокия Кирилловна закрыла глаза. Игнату показалось, светлая тень пробежала по ее лицу. Он и не думал, что тень бывает светлой. Оказалось, бывает.
– Отмучилась, – сказала соседка. И неожиданно добавила совсем другим, человеческим тоном: – Царство Небесное, вечный покой.
Игнат услышал у себя за спиною короткий вскрик. Ксения застыла на пороге палаты. Он едва успел подхватить ее, чтобы она не упала навзничь.
К поезду они, конечно, опоздали.
Игнат с трудом нашел извозчика – их мало было в такую вьюгу, какая разыгралась этим вечером в Москве, и никто не хотел ехать из Сокольников на Брестский вокзал.
В первые часы после бабушкиной смерти, когда пришлось хлопотать в больнице, Ксения выглядела такой спокойной, что Игнат смотрел на нее с опаской. Она не плакала, не вздрагивала больше, а когда он попытался ее обнять, тихо, но твердо отвела его руку. Она была окружена своим горем, как броней, и им же была защищена.
Хлопоты, впрочем, оказались недолгими. Покойницу согласились подержать в больничном морге до завтра, потом ее следовало перевезти домой. Отпевание, похороны, место на кладбище – обо всем этом надо было позаботиться тоже уже завтра.
И только когда они спускались на первый этаж по узкой больничной лестнице, Ксения сказала:
– Звездочка сегодня уезжает. А я совсем забыла.
Голос ее прозвучал безжизненно и безучастно.
– Как… сегодня? Когда?
Игнат расслышал, что его голос дрогнул.
Ксения молчала, будто исчерпала в себе все чувства. Игнат смотрел на нее, не узнавая. Она подняла на него пустые, все такие же безжизненные глаза…
И вдруг лицо ее изменилось. Игнату показалось, что она взглянула не на него, а в него – как в зеркало. И что-то словно надломилось от этого в ее лице, какое-то чувство пробежало по нему, оживило застывшие черты.
– Господи… – чуть слышно прошептала Ксения. И тут же воскликнула: – Господи, ведь это навсегда, Игнат, ты понимаешь?! Она навсегда уезжает, я никогда с ней больше не увижусь!
Ксения побежала по лестнице вниз; Игнат бросился за нею.
Выбежав на улицу, Ксения заметалась перед крыльцом. Платок сбился с ее головы, старенькое, подбитое ватой пальто расстегнулось. Игнат догнал ее и, крепко взяв за плечи, развернул лицом к себе.
– Во сколько она уезжает? – коротко, резко спросил он. – С какого вокзала?
Он не спросил, куда уезжает Эстер. «Никогда», произнесенное Ксенией, полоснуло его по сердцу как нож, он задохнулся от этого слова больше, чем от жгучего декабрьского ветра.
– В девять. С Брестского вокзала. Навсегда!
Уже в извозчичьих санях, которые Игнат каким-то чудом разыскал в сплошной метели и безлюдье, Ксения наконец рассказала, что Эстер уезжает в Прагу. Оказывается, она решила уехать сразу же, как только директором Мюзик-холла назначили рабочего завода «Авиаприбор» товарища Оглоблина. Тогда же были закрыты почти все спектакли, прекращены репетиции, и коллективу сообщили, что весь репертуар будет пересмотрен таким образом, чтобы показывать трудящимся не чуждые мюзиклы про буржуазную жизнь, а настоящие советские постановки про достижения социалистического строительства. И что герлс будут теперь выходить на сцену не в развратных купальниках, будто, стыдно сказать, в какой-нибудь Америке, а в рабочей одежде, чтобы показать преимущества социалистического строя.
– Так что нечему удивляться, – грустно сказала Ксения. – Странно было бы, если бы Звездочка с ее свободолюбием такое стерпела. Она и решила уехать.
– Но как? – глухо спросил Игнат.
Он старался не смотреть на Ксению.
– Ей один артист помог. Музыкальный эксцентрик из Праги, по ангажементу в Мюзик-холле работал. Он на ней женился. – Игнат вздрогнул. Но ветер и мгла были так сильны, что Ксения этого не заметила. – Лишь как будто бы женился, – уточнила она. – Чтобы дать ей возможность выехать в Европу. Он тоже еврей, как и она. Сказал, поэтому и хочет ей помочь.
Игнат почувствовал, как все его тело холодеет, леденеет, делается неживым. И не от мороза, не от ветра… Что ветер, что мороз – он привык к ним с детства, привык всей кровью бесконечных поколений, он вообще их не замечал!
Мысль о том, что он больше никогда не увидит Эстер, ударила его в сердце так сильно, как не мог бы ударить даже самый страшный холод.
Они вбежали на перрон, когда пражский поезд уже тронулся. Его окна хоть и были ярко освещены, но казались мутными в сплошной метели. Ксения бежала вдоль медленно идущего поезда. Игнат шел рядом широкими шагами. Сердце его колотилось так, будто он сам бежал по перрону.
Ксения провожала глазами проходящие мимо вагоны. И вдруг она закричала:
– Звездочка!
Окно поравнявшегося с ними вагона открылось. В метельной мгле мельнуло лицо Эстер.
– Бабушка умерла! – крикнула Ксения. – Мы сейчас от нее! Звездочка! Как же я без тебя?!
Поезд набирал ход. Ксения бежала рядом с вагоном. Она вскинула руку и что-то протянула в окно, за которым виднелось лицо Эстер. Игнат не понял, что это было, – он видел только ее лицо со сверкающими глазами. Он все удалялся, удалялся, огонь ее глаз, исчезал за снежной пеленою…
– Игнат! – Голос Эстер ударил его в сердце так же сильно, как только что ударила мысль о том, что она уезжает навсегда. – Игнат! Никогда!..
Так оно и билось, и звенело у него в сердце, это слово, когда скрылись уже во мгле алые огни последнего вагона.
Он опомнился, только когда услышал судорожные, отчаянные всхлипы.
Ксения даже не плакала – она рыдала. Все напряжение этого дня прорвалось наконец у нее изнутри, пролилось слезами. Она обхватила себя руками за плечи, словно пытаясь удержаться таким образом на ногах; рыдания сотрясали ее, как тонкое дерево.
– Господи! – в отчаянии выкрикивала она сквозь безудержные слезы. – Смерть, разлука! Пустыня кругом. Господи! Как же я одна?!
Игнат не раз слышал, как Ксения молилась. Невозможно было даже представить, чтобы ее обращение к Богу было пронизано таким отчаянным упреком.
Он медленно подошел к ней, словно не зная, что теперь делать. Потом так же медленно протянул руку, положил на плечо Ксении. Потом сделал еще шаг… Ксения подняла на него залитое слезами лицо.
– Прости! – воскликнула она. – Я тебя измучила, измучила!.. А ведь ты один… Никого, кроме тебя… Ведь я люблю тебя!..
Она вскинула руки и судорожно обняла его за шею. Сердце у него сжалось. Он думал, этого уже не может быть, такой болью было охвачено его сердце. Но оно сжалось, когда Ксенины руки сжали его затылок…
– Зачем ты? – с трудом сглотнув вставший в горле ком, сказал он. – Разве ты одна? Я же с тобой.
Он обнял Ксению, прижал к себе. Все ее тело билось теперь не мелкой, как в больнице, а крупной мучительной дрожью. Она была охвачена своим горем, как болезнью.
