Мысль о собственной смерти показалась ей чуть ли не спасением – не от разбушевавшегося Николя, разумеется, а от себя самой. Не об этом Серафима все время мечтала – взять на себя его смерть? Если она умрет сейчас, то он освободится от тоски, его сжигающей, – он станет счастливым. Ведь не думать о нем, о Николя, она не может! Он станет свободным…
– Убей меня, – попросила она.
– Убить? – засмеялся он. – Убить тебя? А что, это мысль!
Он схватил подушку и прижал ее к лицу Серафимы. Та опрокинулась назад, на кухонный диванчик. Инстинктивно попыталась скинуть подушку с лица (именно инстинктивно, потому что сознание ее ждало смерти как избавления), но Николя был сильнее.
Серафима попыталась вздохнуть, но воздух не попадал в легкие. У нее зазвенело в ушах и перед глазами поплыли ярко-оранжевые круги.
А Николя вдруг отбросил подушку в сторону – в тот самый момент, когда Серафима уже почти потеряла сознание. Со свистом она вдохнула в легкие воздух.
– Провокаторша… – дрожащим, плачущим голосом произнес он. – Ты на что это меня подбиваешь, а?.. Хочешь, чтобы меня в тюрьму посадили, да? Провокаторша!
– Ко…
Он с размаху дал ей пощечину. Потом другую.
– Дрянь! – завизжал он что было сил. – Какая же ты дрянь!
Видимо, ему самому стало страшно от того, что он собирался сделать.
– Убить себя попросила… Чтобы я на нарах, значит, тюремную баланду хлебал! С отморозками всякими в одной камере… с туберкулезниками… – визжал он. – Змея!..
Он снова толкнул ее назад, отчего Серафима стукнулась затылком о стену, и убежал.
Некоторое время она лежала оглушенная, растерянная, ничего не соображающая, а потом заставила себя подняться. В ушах не звенело даже уже, а гудело – как будто ухал где-то поблизости огромный колокол.
Часы показывали половину шестого утра. Каким образом вдруг наступило утро, для Серафимы так и осталось загадкой…
Николя нигде не было. Ни его самого, ни его вещей.
Внутри у Серафимы, в том месте, где должно было быть сердце, чувствовался каменный холодок. Словно сердце ее превратилось в лед…
Она больше не плакала и не думала о смерти, находясь в каком-то замороженном, заторможенном состоянии.
Потом умылась, оделась и села в машину. Куда надо было ехать, она не знала. Тем не менее повернула ключ в зажигании, надавила на газ. К счастью, в этот час машин на улицах почти не было.
Через некоторое время Серафима обнаружила себя возле дома Алены Лозинской.
* * *
…В одиннадцатом часу Алена вышла из своей квартиры – незадолго до этого она обнаружила, что кончился кофе.
Закрыла дверь на ключ – и вдруг увидела, что чуть ниже, на ступенях лестницы, сидит кто-то, прислонившись к стене.
– Симка! – ахнула Алена, вглядываясь в подъездную полутьму. – Симочка, это ты?..
Фигура зашевелилась и отозвалась сонным, безжизненным голосом:
– Я.
– Господи, а зачем же ты тут сидишь?.. Ты ко мне?.. Почему в дверь не позвонила?.. Давно ты тут?.. Сима!
– Не очень… – устало отозвалась та. Алена помогла ей подняться, затащила к себе в квартиру, удивляясь той легкости, которую приобрело тело подруги. «Что-то случилось… С Николя, наверное, поссорились!» – не особенно мудрствуя, решила Алена.
– Вот, раздевайся… – Она помогла Серафиме снять шубку из синего крашеного кролика. – Какие же у тебя руки холодные… И ноги! – Алена стянула с подруги сапоги. – Да просто как лед… Замерзла?
– Нет.
– Ну как это не замерзла! – возмутилась Алена. – Сейчас я тебе чаю горячего…
– Я не хочу чаю…
– А тебя никто и не спрашивает!
Алена включила электрический чайник, поставила на стол чашки, потом вернулась с Серафимой на кухню.
– Идем-идем… Давай свои руки, погреем их в теплой воде! – Алена возилась с подругой, точно с ребенком. – С Николя поссорилась, да? Или маму вспомнила? – Время от времени на любого человека накатывает тоска – и Алена надеялась, что с Серафимой случилось нечто подобное. Руки у той были ледяные, вялые… Серафима положила ей голову на плечо. – Симка, да ты, наверное, простудилась! У меня простуда тоже так проявляется – сначала я дико мерзну, слабость, а потом начинается жар, и я как печка… Дать таблетку?
Она усадила подругу на табурет, и только тогда, в ясном утреннем свете, льющемся из окна, увидела лицо той. Увидела и ужаснулась.
Лицо у Серафимы было серовато-землистого цвета – точь-в-точь как ливерная колбаса, столь почитаемая любителями субпродуктов. Кожа сухая, шелушащаяся, у скул покрытая сеточкой выступивших кровеносных сосудов.
– Не надо таблетку… – прошелестела Серафима. – Я здорова.
– Ты похудела… – растерянно сказала Алена, подмечая в подруге все новые и новые перемены – и не к лучшему. – Боже, да ты точно из концлагеря! На тебе вся одежда висит!
– Шутишь, – слабо улыбнулась Серафима. – Это она от стирки растянулась.
– От стирки!.. Когда мы в последний раз виделись? Ты не помнишь? Симка, ты же не была такой тощей! – совсем запаниковала Алена, лихорадочно вспоминая, какие болезни сопровождаются резкой потерей веса. – Ты была у врача?
– Я здорова! – упрямо сказала Серафима. – Возможно, небольшой авитаминоз…
– Небольшой! – возмущенно повторила Алена. – И куда только этот Николя смотрит… Сейчас позавтракаем. Ты ведь не завтракала?
– Я ела.
– А я не верю! – Алена решила действовать. Нарезала ветчины, поджарила ее, залила яйцом, сверху посыпала зеленым луком. Достала курабье, открыла бутылку красного сухого вина – все это оставалось от их последнего пира с Селетиным. – Где-то у меня еще оливки с тунцом были…
– Алена, не надо…
– Надо! – взорвалась Алена. – Если ты вздумаешь отказаться, я тебя силой накормлю… На! – Она сунула Серафиме в руки вилку.
– Ладно… – устало сказала та. Быстро съела яичницу, несколько печений, пару оливок, запила все вином. Алена нарадоваться не могла – у Серафимы даже щеки немного порозовели.
– Ну вот, совсем другой человек! А теперь рассказывай, что у тебя случилось.
– Сейчас… – Серафима скрылась в туалете. Потом, через минуту, заперлась в ванной. Вернулась с блестящими, оживленными глазами, вытирая ладонью мокрое лицо. – Алена, у меня все в порядке. Просто я устала немного… Лучше расскажи: как у тебя дела?
– С Алешей мы развелись – ну, это ты знаешь… Да, кстати, кажется, он все-таки сумел удрать от Любки! – Несмотря на утренний час, Алена налила вина и себе, выпила, потом еще – на радостях, что смогла спасти подругу от истощения. – Он мне звонил, но я не стала с ним разговаривать…
