— Он просит вашего согласия?
— Да.
— И вы дадите его? — выговорила она чуть слышно.
— Было бы хуже, чем безумием с моей стороны, пытаться отказать в нем, — с горечью ответил он.
— Если хотите, я останусь с вами и будем жить, как жили.
— А вы — хотите этого?
— Я не иду в счет. Я должна делать, как мне скажут.
— Будете ли вы счастливы с Эверардом?
— Да, конечно, была же я раньше. — Однако щеки ее побледнели.
— Но если б я попросил вас, вы бы остались и продолжали бы делить со мной бедность и борьбу за жизнь?
— Как же я могла бы отказать вам? Ведь я обязана вам жизнью.
На один миг — трепетный миг — он заглянул в ее чистые, правдивые глаза и понял, что он властелин ее судьбы. Условие, поставленное ею Эверарду, не было только актом благодарности. Она серьезно отдавала свою судьбу в его руки. Несколько минут он молчал, напряженно и взволнованно размышляя, дрожа в борьбе с безумным искушением.
Рука его, нервно дергавшая усы, дрожала. Ивонна по лицу его видела, как он взволнован.
— Не мучьте себя этим теперь, — ласково сказала она. — Ведь это не так к спеху. Зачем непременно решать такие важные дела в одну минуту?
— Вы правы, Ивонна. Забудем его на время.
— А ваш бедный чай… Вы так и не пили его. Ну, пейте же. И скушайте что-нибудь, сделайте мне удовольствие.
Но ужин все-таки не клеился. Сердца и мысли обоих были поглощены запретной темой. Именно тем, о чем они решили не говорить. С усилием они время от времени обменивались общими фразами. В промежутки молчания Ивонна порой быстро взглядывала на него. Но мрачное выражение его лица не говорило ей того, что ей так хотелось знать.
Наконец, эта комедия окончилась. Оба встали из-за стола и заняли обычные свои места у камина. Джойс набил трубку и стал шарить в карманах, отыскивая спички. Ивонна свернула в трубочку бумажку; зажгла ее в камине и держала перед ним, пока трубка не раскурилась. Он хотел поблагодарить ее, но слова не шли с языка. От этой дружеской услуги еще больше сжалось его сердце. Ивонна позвонила; пришла пожилая, довольно неряшливая служанка — убрать со стола. Внешность Сарры более, чем все остальное, заставляла Джойса ненавидеть свою бедность. Она пила, была неряшлива, одним своим присутствием грязнила атмосферу, в которой жила Ивонна. Ее появление послужило для него новым аргументом против себя самого.
Какую жестокую задачу предстояло ему решить. На одной чаше весов — богатство, покой, прекрасное общественное положение для Ивонны, а для него — отчаяние и нищета. На другой — эгоистическое счастье для него, а для Ивонны — это убожество и в обществе — жизнь отверженной. Он знал, что она, кроткая и благородная, безропотно будет нести свою участь, если он выберет второе.
Внутренний голос подсказывал ему, что она и замуж за него выйдет, если он попросит. И каждая попытка подавить искушение, забыть обо всем, кроме своей нежной любви к ней, была несказанной мукой.
— Какая жалость, что я не могу спеть вам! — сказала она, нарушая долгое молчание. — Теперь, когда я чувствую что-нибудь, я не знаю, как это выразить. Прежде я могла все сказать — пением.
— Если бы вы могли, я бы попросил вас спеть серенаду Гуно.
— О, нет! Не это. Это было последнее, что я вам пела, и оно принесло несчастье нам обоим.
На миг он, как истый влюбленный, истолковал ее слова в свою пользу. Сердце его забилось быстрее. Чтобы сдержать охвативший его бешеный порыв, он нервно закусил янтарный мундштук трубки.
И ему стало ясно, что только в одиночестве он может решить эту жестокую задачу, от решения которой зависело счастье трех человек. Он встал.
Я пойду пройдусь, Ивонна. Все это немножко взбудоражило меня. А вам лучше бы лечь пораньше. У вас утомленный вид.
— Да. У меня мучительно болит голова.
Ивонна заставила себя ясно улыбнуться ему, когда он прощался с нею. Но как только дверь затворилась за ним, улыбка сбежала с ее лица, оно вытянулось, стало почти суровым. Дух сошел на нее, коснулся ее волшебным крылом, и ребенок сразу превратился в женщину. Взор ее бестрепетно устремлялся в будущее и видел ответственность и скорбь жизни не как смутно пугающие неудобства, о которых охотно забывала ее легкомысленная детская душа, укрывшись в первом попавшемся убежище, но как унылую реальность, заурядную по форме и серенькую по окраске.
Раз она не нужна Стефану, долг ее — вернуться к Эверарду, как она обещала. Она обязана была спросить согласия у Стефана. И Стефан обязан дать его, если она не нужна ему для чего-либо большего, чем дружеское ежедневное общение. Она испытала Стефана и убедилась, что он не любит ее. Она пустила в ход свои женские чары — и потерпела поражение; никогда она не чувствовала этого с такой болью. Она не имела власти скрасить его жизнь, отторгать от него гнетущие заботы. Иначе он не решился бы отпустить ее; его сердце потребовало бы более тесного союза. Как женщина — она бессильна над ним. Теперь она понимала это. И менее нужна ему, чем Эверарду. Она доказывала себе это с убедительной логикой отчаяния. И все же в глубине ее души теплилась искра надежды… Порой она конвульсивно сжималась и снова устремляла взор в пространство, где перед нею отчетливым видением стояла ее жизнь.
Он не в состоянии был дольше ходить по улице под мелким моросящим дождем, борясь со своею собственной душой. Что за дикая глупость! Это все равно, что вырезать собственное сердце и швырнуть его под ноги Эверарду.
Яркие огни над дверью дешевого мюзик-холла манили к себе. Он вошел, взял девятипенсовое место на балконе и, протолкавшись сквозь толпу других таких же дешевых зрителей, стал впереди, перегнувшись через деревянные перила. В воздухе носился запах скверного табака и запах буфета, помещавшегося сзади. Битком набитые, как сельди в бочке, зрители хором подтягивали припев песенки, исполняемой певицей на эстраде. Затем выступил тенор с балладами, какие можно исполнять и в гостиной. Джойс слушал рассеянно; он и слышал, и видел все, как во сне. Сосед, попросивший у него огонька, вывел его из задумчивости, и он удивился, зачем пришел сюда. И именно сегодня, когда он мог бы быть дома и насытить свое сердце радостью. Однако он не ушел.
Семейство велосипедистов описывало круги по сцене на каких-то воздушных обручах. Джойс, полузакрыв глаза, смотрел на них и тешил себя причудливой фантазией, что это его мысли, облекшиеся в форму, кружатся перед ним. Взрывы оглушительных аплодисментов были ему приятны, разбивали его настроение. Затем появилась декорация, изображающая улицу, и с ней исполнитель уличных песенок. Он пел о пьяницах и закладчиках и вкладывал в свое исполнение столько юмора, что Джойс, несмотря на свою озабоченность, смеялся и с нетерпением ждал его второго выхода. Звякнул колокольчик. Тот же артист вышел и был встречен шумными хлопками. На этот раз он был в арестантском халате, в шерстяных чулках и туфлях, с черной стрелой на спине. Физиономию он себе устроил прямо зверскую.
