– Точно!
– Крышей интересовались?
– В том-то и дело, что нет! С этими я бы поговорила. А тут… вынюхивают, высматривают, что берут, что не берут. При этом подзаводят еще умело.
– Ерунда все это, – усмехнулся Дмитрий. – Ничего страшного. Впредь будешь умнее. Но если что – сразу забивай им стрелку. Бригада выедет к ним навстречу. Крыша у нас теперь – дай бог каждому…
На том разговор закончился. Остаток ужина прошел в молчании. Каждый думал о своем, как в землянке.
А Саша в тот же вечер, как говорят англичане – leave Moscow for her town, – покинула Москву для Губернского Города. И ей казалось, что теперь уже навсегда.
«…Праведные и мудрые и деяния их – в руке Божьей, и человек ни любви, ни ненависти не знает во всем том, что перед ним. И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не разумным – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех».
Книга Екклесиаста, 9: 11, 12
Ночной поезд «Москва – Губернский Город» дробно стучал на стыках, на стрелках, скрипел переборками, полками, хлопал незакрытой дверью в тамбур, катал пустую бутылку в проходе.
Саша сидела на нижней полке в темном углу, облокотясь о столик, подперев руками голову, и думала, думала… Ее попутчики давно уже спали, спал весь вагон, и поезд спал, летя в непроглядную дремотную бездну. И Саша тоже незаметно уснула, но и во сне продолжала думать:
«…Господи, прости меня, прости. Прости меня, Господи. Ты же знаешь, я не хотела. Но это… это выше меня. Стоило мне забыться, расслабиться на минуточку. На то и отпуск, чтобы расслабляться. Я согрешила: расслабилась в отпуске.
Что мне делать теперь? Что делать, Господи? Я все время, все время думаю о нем. Мечтаю… Господи, это грех! Избавь меня от этих греховных мыслей. Научи, как избавиться от них. Помоги смириться.
Мне так трудно, Господи. Так тяжело. Лучше бы мне было не ездить в Москву и не встречаться с его женой. Я теперь все время думаю: неужели она лучше меня? Почему он выбрал ее? Почему, почему кругом такая дикая, чудовищная несправедливость? !
Нет, я знаю – прости. Так нельзя думать. Это грех – гордыня! В твоем мире все правильно, все хорошо, все справедливо… Но я не понимаю, не вижу этого… Тогда открой мне глаза, чтобы я так не страдала. Чтобы не страдала! Господи, у меня больше нет сил страдать! Я больше не могу!..
Или помоги мне забыть его. Я хочу жить так, как будто не встречала его вообще. Как будто его не было на свете. Не существовало! Дай мне забыть его. Забыть!.. Я знаю, ты не пошлешь мне испытания выше сил, Господи. Господи…»
Не успела Саша вступить в свой темный коммунальный коридор, как телефон, примотанный изоляционной лентой к полочке на стене, задребезжал. Саша не спеша отперла свою комнату, так поспешно покинутую ею сутки назад, поставила сумку. А телефон продолжал, будто жалуясь на жизнь, надтреснуто дребезжать.
Саша сняла трубку, тоже обкрученную изолентой. Казалось, что и услышать из нее можно лишь такое же болезненное дребезжание. Но вместо этого в трубке раздался бодрый голос Стаса:
– Саш, это же ужасно!
– Что случилось, Стас? – напряглась Саша.
– Я тебе звонил весь вечер. Никого! И вдруг уже к ночи подходит какой-то хач. И говорит, что тебя «нэт»! Это как понимать? Знаешь, кто ты?
– Знаю.
– И это нужно срочно решать!
– Как же?
– Я знаю как. Я уже все продумал.
– Что придумал?
– Нетелефонный разговор, Саш. Мне нужно сказать тебе это лично.
– Понятно.
– Когда ты сможешь выйти из дому?
– Ну выйду я из дому. И что?
– Я тебя буду ждать у подъезда в машине. Через сколько?
Через час Саша в смутном состоянии духа спустилась на улицу. У подъезда стоял черный «мерседес». Она открыла переднюю дверцу – на сиденье лежал букет белых роз.
– Это что ж такое? – Саша замешкалась.
– Тебе.
– Вот спасибо. – Она взяла цветы, усаживаясь, и уколола палец о шип.
– Больно? – Стас тревожно развернулся к Саше.
– А то нет?
– Вечно вот у меня так! – Он осторожно взял у нее букет и с досадой швырнул его назад.
– Вообще, роскошный букет. Откуда ты взял-то его?
– Да купил по случаю. – Стас продолжал огорчаться.
– Итак, – вздохнула Саша, – ты хотел мне что-то рассказать.
– Хотел, – оживился он. – Ты знаешь, кто ты?
– Знаю.
– И знаешь, что так дальше жить нельзя?
– Тоже знаю.
– А то что же получается, понимаешь?! Ты – пресс-секретарь самого мэра! А ютишься в убогой коммуналке?! Да еще с кем?! Страшно подумать! Саш, по статусу ты просто не имеешь права так больше жить. Согласна со мной?
– И где ж мне теперь жить, по-твоему?
Стас напряженно замолчал, искоса поглядывая на Сашу. И вдруг спросил:
– А мой дом чем плох?
– Вообще-то ничем не плох. Но…
– Вот и живи в нем.
– И на правах кого же?
Стас, тяжко передохнув, хрипловато произнес:
– Моей жены.
Саша удивленно посмотрела на него и только сейчас обратила внимание, что он был при полном параде: в строгом костюме, белой рубашке и галстуке.
– Стас?! То есть таким странным манером ты мне делаешь предложение, что ли?!
– Нет…
– Нет? – улыбнулась Саша.
– Нет тут ничего странного, – хмуро пояснил он. – У нормального мэра должна быть жена. А то перед народом неудобно. Пойдут кривотолки, понимаешь…
– Ах вот в чем дело! В кривотолках!
– Ну я и подумал вдруг…
– Вдруг?!
Стас замолчал и неожиданно весело засмеялся:
– Саш, конечно, не вдруг! Ну ты ведь знаешь, что не вдруг!
Саша тоже засмеялась.
– Может, поехали? – предложил он.
– Куда ж теперь?
– В собор. Венчаться.
– Ну, Стас?! Ты не знаешь простых вещей. Там надо заранее договариваться. И сейчас там, наверное, никого нет.
– Я уже договорился.
– Как?! Ты так уверен в себе, что даже договорился уже?
– Просто договорился на всякий случай, – серьезно объяснил он. – Поедем?
– Конечно, поехать было бы совсем неплохо. И даже здорово. Но как ты думаешь, меня обвенчают в джинсах? Да еще с индейской вышивкой?
– Я это тоже продумал. На всякий случай. – Стас извлек откуда-то пакет, а в нем – кремовое нарядное платье. – Сшито точно на тебя. Будь уверена. Ну ты согласна, Саш, стать моей женой?
– Ну, Стас! – засмеялась Саша. – Против такой заботы ни одна женщина на свете не устоит. Конечно же согласна! Любая согласилась бы.
– Ну что ты все – любая да любая, – радостно проворчал Стас, трогаясь с места.
Саша знала давно: для Стаса она не любая. Знала, но – странное дело – долго по этому поводу никогда не раздумывала. В ее сердце не было чувства, именуемого женским тщеславием. О Стасе она вообще думала редко, хотя подсознательно все же понимала, что общество этого человека ей приятно.
