Она прижалась к нему всем телом, а ее короткое прерывистое дыхание эхом отдавалось у него в груди. Джози погладила его перевязанную руку, дойдя до неподвижной ладони.
– Лучше уж я сама сниму бинты. – Она поцеловала один за другим кончики его пальцев, чуть задержавшись на двух поврежденных.
Это было не совсем то, чего ему хотелось. Не нужно, чтобы Джози осматривала его бледную недвижимую руку, походившую на дохлого, ощипанного цыпленка.
Здесь и сейчас ему хотелось безоговорочно довериться ей, поверить в собственное будущее, в котором найдется место и его работе, и женщине, которую, как наконец-то до него дошло, он мог полюбить. Он на мгновение зажмурился, стиснув зубы.
– Ладно.
– Указательный и большой пальцы пока не будут нормально работать, ты же знаешь, – мягко произнесла она, начиная разбинтовывать его руку. – Три недели в неподвижности – это небольшой срок, независимо от операции. Для того и существует физиотерапия.
– Я сам врач, Джози. Не надо мне рассказывать это.
Но все это уже не слишком раздражало его. Он восхищенно смотрел на нее, абсолютно голую, расторможенную, отбросившую все моральные запреты и комплексы, заботливо склонившуюся над ним. Он знал, что она была недовольна своим телом; он не мог понять почему, но так оно и было. И вот она вскочила и легкими и уверенными движениями принялась разбинтовывать его руку, ничуть не обеспокоенная тем, что он мог в упор разглядывать каждый дюйм ее обнаженной плоти.
– Что врачи знают и что они сами чувствуют – это большая разница. – Содрав последний кусочек ленты и бинта, Джози нежно погладила его белые длинные пальцы.
У него оставались длинные красные шрамы, оставшиеся от столкновения с акулой и после операции, а онемевшая искалеченная рука выглядела пугающей, какой-то ненастоящей.
Джози нагнулась и провела влажным языком по неровному пупырчатому шраму.
Казалось, его сердце готово было выскочить из груди, а член – порвать плавки. Прикосновение языка Джози не было жалостливым или успокаивающим, а чувственным и возбуждающим – ласка женщины, желающей познать каждый дюйм тела ее мужчины.
Затем она промассировала большим пальцем его онемевшую ладонь и пристроила его руку к себе на талию.
– Вот теперь ты можешь обнять меня обеими руками. Отлично! – Он тут же притянул ее к себе. Он обнимал ее, но не слишком плотно. Она рывком подалась вперед, ее груди распластались на его груди, а его торчащий член уютно угнездился между ее гостеприимных бедер. Он и представить себе не мог, что это окажется так здорово, – сердце работало как машина, учащенное прерывистое дыхание перемежалось затяжными, томными вздохами.
Здоровые пальцы сновали по ее чистой, свежей коже, а два поврежденных оставались неподвижными. Он не чувствовал их, но пренебрег этим. Ему хотелось лишь поглаживать, ласкать и любить Джози, уйти с ней туда, где она будет принадлежать ему, и лишь ему одному.
– Ты само совершенство, – шептал он ей, щекоча губами розовую мочку уха. Они все еще топтались в дверях спальни, и он наконец задом ввалился в комнату, увлекая ее за собой, пока не коснулся икрой ноги прохладной простыни. Он не убирал постель со времени того несчастного случая, поэтому сейчас достаточно было откинуть верхнее покрывало и опрокинуть на постель Джози. Он стоял рядом, крепко удерживая ее, затем нагнулся и нежно поцеловал ее пухлые сочные губы, излив в поцелуе все свои переживания и разочарования, всю полноту своих чувств.
– О-о! – застонала она, запустив пятерню в его волосы.
Хьюстон не любил, когда женские руки касались его волос, но с Джози все было иначе. Она стала для него чем-то большим, оказалась совсем не похожей на других, просто лучом света в окружавшей его кромешной тьме. Он наклонился, чуть подтолкнул ее и нежно прижал. В результате она оказалась на постели, широко раскинув ноги.
Он тяжело дышал, щеки раскраснелись, распахнутые глаза горели желанием. В жизни не встречал он более прекрасной женщины.
– Я никогда еще не испытывал ничего подобного, – пробормотал он, зарывшись лицом в губы ее лона.
Он почувствовал резкую боль в голове, когда Джози запустила обе пятерни в его волосы и крепко сжала пальцы. Хьюстон попытался посмотреть, разглядеть что-нибудь поверх округлого живота. Он видел, как она вся выгнулась от наслаждения, извивалась и дергалась, пытаясь сдвинуть его язык с бедра и направить его прямиком к клитору. Слегка взбрыкивая, словно собираясь оседлать его.
Комната была погружена в тишину, простыни прохладны, его взгляд сфокусирован на одной точке. Его ноздри заполнил терпкий аромат ее влажной от пота плоти, нестерпимое желание соединило их в самой интимной близости.
Не отдавая себе отчета, он заговорил:
– Никогда в жизни я не был так околдован женщиной. Наверное, я безнадежно пропал уже тогда, в тот самый момент, когда ты впервые наклонилась передо мной.
Да так с тех пор и не сумел вновь прийти в себя.
Джози с трудом оторвала язык от нёба и заговорила:
– Выходит, быть неуклюжей не так уж и плохо? – Да она готова была уронить целую коробку скальпелей, лишь бы его язык продолжал ласкать ее.
Но в этот раз все было иначе, интимнее и нежнее, чем тогда, когда они отдались быстрой, обжигающей страсти на полу в его гостиной. Теперь она лучше понимала Хьюстона. За холодной профессиональной маской она видела любящего и легкоранимого человека.
Он засмеялся, уткнувшись носом в ее бедро, обдавая жарким дыханием обнаженную растревоженную плоть.
– Для меня это в любом случае хорошо. Не знаю, как для тебя.
Если бы он только знал! Ей хотелось признаться ему, как ей хорошо, объяснить, что их отношения постепенно могли бы перерасти в большое чувство. Она попытается сделать это. Но она не желала напрягать его, боясь, что он может отступить. Именно сейчас, когда он раскрылся перед ней, был столь близок, ласкал ее. Душа светилась в его глазах.
Хьюстон питал к ней нежные чувства, она видела это. Наверное, он сам еще не верил в это. Возможно, это не было настоящей любовью, но это было уже что-то. Подлинное и постоянно нарастающее.
– И мне тоже очень хорошо сейчас, иначе меня не было бы здесь.
Хьюстон опять лизнул ее.
– О да. Именно там, о, как хорошо! – Она издала тихий стон, увидев, как его темноволосая голова склонилась над ней.
Обычно эта поза ей не нравилась, беспокоила ее, особенно в полдень, когда яркий солнечный светлился сквозь широкие окна. Но с Хьюстоном она ощущала себя раскрепощенной и соблазнительной. Эти округлые формы, раздражавшие ее с юных лет, эти пухлые белые холмики, впихнутые в слишком короткую и тесную рамку, именно они совершенно очаровали его.
