– Это точно.
– Говнюк.
– Да, но…
– Сраный говнюк.
– Вот чего мне не хватало – крепкого словца.
– Мудак.
– Ну…
– Не спорь.
– Не спорю.
– Я бы хотел…
– Интересно… – не подумав, говорит Лора, – у тебя были… А, неважно. Конечно, были.
– Что?
– Сам знаешь что.
– Не знаю. Черт…
– Посмотри на меня. Нет, даже отвечать не нужно
– Что?
– Миллионы. К гадалке не ходи, миллионы случайных баб – Дейзи, Сэфрон и так далее.
– Поверь, ты не хочешь знать.
– Хочу. Хочу, черт возьми. Я хочу тебя ненавидеть.
Тогда он ей рассказывает, и ответ выходит совсем не такой, какого она ожидала, совсем не такой.
Почему-то она раздета.
Ну, почти. И что с ней такое? Дверь может открыться в любую минуту, кто угодно может войти. Даже если забыть о последствиях, мысль о том, что эта бледная, мерзкая, широко раскинувшаяся плоть предстанет перед чужими глазами, невыносима. Тогда придется уйти, сразу и навсегда.
Петер сохранился лучше ее: это несложно. О чем он думает: внутренне содрогается и из вежливости молчит или слишком занят, чтобы заметить? Лора не ожидала, что это случится. А он?
Или ожидала? Она побрила ноги, надела свой единственный соблазнительный лифчик с нейлоновой ажурной оборкой. Ему бы не мешало помыться, но резкий запах вызывает у Лоры извращенное возбуждение, а кроме того, служит утешительным доказательством, что Петер тоже ничего не планировал. Это не западня, а ее собственный выбор: совсем другое дело.
Как необычно видеть его – эту мягкую кожу и волосы в секретных местах – без одежды.
Они лежат на кровати, его рука у нее на шее. Лора с трудом глотает. Почему у мужчин такие тяжелые конечности? Петер еще не спит – просто очень расслаблен; зато Лора напряжена и во все глаза смотрит куда-то мимо его плеча, не в силах поверить, что они только что это сделали.
Суббота, 11 марта
Два дня позади: сексуальная пустыня. Оба боятся, что их застукают раньше времени, и потому решили не общаться. Петер все равно почти не уходит с лодки. Потом настает середина марта, самая ужасная пора, когда Лора обязана помогать с весенней инвентаризацией «Фемины».
Что в этом ужасного? Всё. Запах подсобки: старый парфюм, Ильдины польские ле-денцы, Жужины сигареты и пыльный душок из каждой коробки. Коричневые наклейки на чемоданы и крошечные бумажные этикетки, на которых старательно выведены цены; печатная машинка для писем клиентам; картотека всех заказов от начала времен. Фотографии Марины в детстве, еще до того, как между ними что-то пошло не так, и школьный снимок внучки миссис Добош, Натальи, похожей на поросенка с косичками. Буклеты и чайник. Жестянка с нитками – потому что клиенты ждут, что миссис Фаркаш перешьет их покупки, и миссис Фаркаш, несмотря на артрит, берется за иглу. Хозяйкам не по душе перемены. А хуже всего – пожелтевшие пачки товаров (полупанталоны, пояса «Спирелла» на резинках и эластичное белье «Берли»), которые невозможно продать и которые не выбрасывают, потому что Рози уверена: «Однажды кто-то будет хотеть».
Выбора нет: приходится помогать. Рози пишет даты как «’976» и «’989»; говорит на русском, чешском, немецком и бог знает на каких еще языках, но не может без ошибок написать по-английски слово «колготки». Поэтому с ней стоит Лора – отмечает непроданные удлиненные термокофточки и совсем не думает о Петере.
– Мне кажется… – говорит Лора чуть позже.
– Что?
– Ничего. Это твоя вина. Если бы ты, не знаю, сам пошел и увиделся с ними, как и должен был, то мне не пришлось бы звонить и просить тебя это сделать. И все кончилось бы совсем по-другому.
Это неправда. Лора думает о его бритой голове: бархатистая она или колючая? До чего он осунулся: кто на ее месте не захотел бы узнать, что еще изменилось? Она столько лет энергично противилась всяким воспоминаниям о его теле, о мускулах и огромных костях, о трогательных изъянах – и чего добилась? Ничего. Все на месте, стоило лишь отдернуть завесу. Лора знала, что так и будет.
Они лежат на останках дивана. Рядом, на стуле, мерцает неизбежная свеча, и выхлопы тепловой пушки из самодельного патрона согревают Лорину ступню и два или три пальца.
– Мне неудобно, – говорит она.
– Мне тоже.
И все же они лежат. Холодно, и хочется в туалет, и Лора видит свои бесчисленные изъяны, как, должно быть, видит их Петер, – чудовищно увеличенными. Она думает: нужно спрятаться, нужно уйти – но не уходит, потому что боится расплескать восхитительный жар между бедер, тупую боль и негу в запястьях и коленях; боится остаться ни с чем. Она никогда не забывала это чувство – просто не думала, что ощутит его снова.
– Все это неправильно.
– Знаю.
– Мы плохие.
– Очень.
– Неправильно.
– Да.
– По сути, преступники, – говорит она ему в ухо, и он фыркает. – Что? Я не шучу.
Он смеется: над ней, над ними обоими.
– Перестань, – говорит она. – Серьезно. Хватит. Я тебя еще раз спрашиваю: когда ты им все расскажешь?
Вторник, 14 марта Праздник в честь Дня основателя
10:00–12:00 – выставка керамики (также среда, 10:00–12:00), Рэдклиффская библиотека (вход свободный).
12:00 – дебаты семиклассников («Европа: друг или враг»), старая библиотека, 3 фунта.
16:30 – «Моя любовь – босанова»: барабанное попурри в исполнении «Кумских музыкантов», шатер во Дворе основателя, платный бар, 4 фунта.
18:00 – «Венецианский купец», монастырский внутренний двор, 4 фунта.
Фаркаши, разодетые и кокетливые, собираются вместе в пять. К этому часу родители тех, кто участвует в постановке «Венецианского купца», приглашены к директору на коктейли. Хотя помощница секретаря, запутавшись в семейных обстоятельствах Марины, упорно адресует все письма «мистеру и миссис Фаркаш», Лоре все же удалось вымолить приглашение не только для себя, но и для Марининых бабушек – родной и двоюродных.
Большинство матерей, подозревает она, приезжают из Йовила и Солсбери каждый день или отдыхают здесь всю неделю с друзьями вдали от супругов, спровадив молодежь в пиццерию. Они снимают номера в «Дубе» и «Редженси», а не в шотландском до неприличия «Брэгарольде». Лора с семьей – единственные его постояльцы. Утренняя столовая будет в их полном распоряжении.
Впрочем, в комнате Рози и Жужи – той, что попросторней, – они вчетвером чудесно проводят время: сидят на покрывалах из темной шотландки, хихикают и пьют быстрорастворимый кофе из дома. Атмосфера пьянит, словно перед битвой.
– Мы здесь, – объявляет Жужи в огромных солнцезащитных очках, – хотя Пали Клейн звал меня на балет. «Щелкунчик». Очень жалко – зато семья вместе. Прекрасно! Все для Маринаки.
