У него всё под контролем… Но если бы он не увидел, не заметил её там, на пирсе, то… был ли у меня шанс?
- Почему не ты?
- Потому что рано.
Он отрывается от стены, находит рубашку, просовывает руки в рукава, и я вижу, что спокоен – по жестокости в его глазах. В таком состоянии, как сейчас, он не человек – машина. Опасен, безжалостен, безошибочен. Я пытаюсь морально подготовиться к боли, но знаю, что бесполезно.
- Моя жена – фатально уязвимый человек, и ты всегда об этом знала. Как и то, что её в прямом смысле можно убить словами. Я убил однажды. И вот уже шесть лет держу её за горло - иначе выскользнет.
Он сморит в окно, застёгивая пуговицы, и ни один его мускул не выдаёт беспокойства – надежды, что сжалится, нет.
- За ошибку наказан, - продолжает, – я люблю, меня не любят в ответ. И ты как никто другой знаешь цену этого наказания, - разворачивается, смотрит сощуренными глазами, и от его взгляда мой затылок пронизывает тупой болью.
- Кай… - я пытаюсь остановить его, потому что знаю, бить будет больно, вынести бы…
- Поздно.
Глава 16
Он поднимает с пола пустой презерватив, подходит, я думаю, что ко мне, и когда наклоняется, чувствую мощные толчки в сердечной мышце, но до меня ему нет дела - выдёргивает из коробки на прикроватном столике салфетку, по пути в ванную заворачивает в неё презерватив, выбрасывает в мусор и моет руки.
Я закрываю глаза.
Моет после меня руки. Долго, тщательно оттирает их мылом, держит под проточной водой, трёт полотенцем.
Хирург в белых шёлковых перчатках, делающий единственный смертоносный надрез, задевающий одну за другой мои жизненно важные артерии, и ни капли крови не попадёт на белую ткань.
Кай Керрфут - самый умный и неоднозначный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Самый скрытный, опасный, непредсказуемый, чудовищный манипулятор, способный на изящную, но убиственную жестокость.
Аутист, которого во взрослой жизни никто и никогда в этом не подозревал – так преуспел он в маскировке.
Возвращается:
- Я простил тебя за то, что раздвинула свои чёртовы ноги перед другим и впустила в себя его член. А я целовал тебя там…
На его лице ад: зубы стиснуты, вместо глаз щели, плечи напряжены так, словно он готов ударить:
- Она тоже! - напоминаю ему, хоть и задыхаюсь.
- Я много раз прощал тебе твои попытки обидеть её, - продолжает шипеть. - Но попытку убить не прощу! Никогда! Не спишу на тупость! Не найду оправдания!
Одно движение – он распрямляется, и от злости и опасности нет и следа – снова невозмутимость. Не человек – дьявол. Сатана, замаскированный созидательным спокойствием. Безразличие больнее всего.
- Она не ты, - бросает.
После всего поднимается и произносит слова, которым суждено стать клеймом на моей душе́:
- Ты была самой большой ошибкой в моей жизни, Дженна.
Я была не права. Как же я была не права, ещё тридцать минут назад полагая, что этот человек сломался. Его невозможно сломать. Ничем. Невозможно к чему-либо склонить или принудить. Никак.
- Я всегда знал, кто придумал мне прозвище «Аутист», - заявляет. - И знаешь, прощение – это библейская вещь, поэтому она не может быть неправильной. Однако есть один очень важный момент: необходимо разделять людей на действительно допустивших ошибку и тех, кто за твоей спиной назовёт тебя «лохом». Есть только один способ это сделать: не прощать дважды. Я всегда даю людям второй шанс, Дженна. И у тебя был твой, и ты даже им однажды воспользовалась. Дело было не в твоей измене, а в том, что ты больше не относилась к категории людей, впервые допустивших ошибку.
После недолгой паузы его лезвие продолжает двигаться к моему сердцу:
- Позволь спросить, просто так, из спортивного интереса: на что надеется женщина, упорно лезущая в постель к мужчине, который давно и безнадёжно любит другую? Это вопрос с практической точки зрения, а если рассуждать с позиции высоких материй, то… я не уверен, вообще, что ты сама понимала свои действия, годами не теряя надежды просочиться в мою семью. Думала, наша с ней трагедия даст тебе шанс? Лазейку - возможно, но такое неуловимое чувство как «любовь» вряд ли, Дженн. А тебе ведь именно оно нужно, или нет? Или я всё ещё слишком высокого о тебе мнения? Ты знаешь, это поразительно, но столько лет тебя зная, даже я не смог просчитать до конца на что ты способна! Незаметно, тихо, тонко и по касательной ты прошла мимо и задела обоих: и меня, и Вик. Сделала это в уязвимой точке, и мы завертелись и не заметили, как убили свою дочь. Вот уже больше шести лет нас трясёт, мы варимся в таком дерьме, какое тебе и не снилось, а ты все ждёшь… пока она сварится? Не сварится, Дженн! Я не дам! Знаешь, почему?
Он резко подходит, упирается обеими руками в спинку кровати над моей головой, и цедит сквозь зубы:
- Потому что ЛЮБЛЮ! Любил тогда, когда вы крутили пальцем у виска, любил в тридцать, люблю в сорок, и в семьдесят тоже буду любить! Пока не сдохну!
Глава 17
Он убирает руки и отходит, вполне уверенно опираясь на свою больную ногу:
- И знаешь, на этот раз я даже не стану ждать, что ты поймёшь!
- А ты не понял, что и я буду любить тебя, пока не сдохну? – кричу ему.
- Боюсь, Дженни, ты понятия не имеешь о том, что такое любить. И вот здесь самое время сказать тебе ещё кое-что про «Аутиста». Так вот, ты будешь смеяться, но в детстве я поверил тебе. И даже нашёл в библиотеке книжку про аутизм. В ней я почерпнул одну весьма интересную мысль: оказывается, для аутистов любовь - самая сложная эмоция, они не способны её понять. Так вот, когда ты стояла на углу поля, облизывая меня глазами и набираясь смелости произнести в мой адрес первое за годы жизни на одной территории слово, я решил, что буду любить тебя.
Я чувствую, как ускоряется, затем сбивается мой сердечный ритм, потому что душа застыла в ужасе перед словами, которые ещё не произнесены, но смысл их уже известен.
- Первое, - продолжает, - я подумал, что мне, как аутисту, неспособному даже понять, что такое любовь, будет всё равно, кого любить, второе - я решил дать тебе шанс. Сегодня у нас с тобой официальное closure поэтому я скажу тебе всё, и даже попрошу прощения.
Я прижимаю к груди одеяло, стараясь в нём скрыться, спрятаться от очередного, самого глубокого пореза, но бесполезно, его уже не остановить:
- Главное: прошу простить меня за то, что вовремя не поставил между нами реальную точку. Я позволил тебе остаться не только потому, что сжалился или был в шоке от того, что королева валялась в ногах, умоляя простить, нет: семь лет – слишком большой срок. Особенно для парня, который не только не пробовал своим членом других, но даже не целовал их. Да, Дженн, это тоже была любовь, но совсем не та, которая недоступна аутисту. Я позволил тебе остаться, потому что ещё очень остро нуждался в этом сам. А потом настал один прекрасный июньский день, когда я согласился с мнением собственной матери, что не аутист, и никогда им не был. Ты не представляешь, что это за жизнь, милая жестокая Дженни, ты понятия не имеешь о том, какой для них титанический труд просто жить среди нас!
Он отворачивается, позволяя мне видеть только профиль, и улыбаясь, прищурив от удовольствия глаза, продолжает меня резать:
- Мы встретились в автобусе. Но это было не впервые: Викки училась с нами в школе. А ты и не знала, правда? Никто не знал. Её не вспомнил ни Лейф, ни Олсон, ни ты - настолько незаметной она была. Моя Викки сделала себя прозрачной, невидимой, Дженн, чтобы жизнь так больно не лупила руками таких как ты, Марина, Олсон. За всё время только Лейф ни разу не произнёс ваше презрительное «аутистка»! И таких как Лейф, к сожалению, единицы.
Моя Викки… Моя.
Глубоко вздохнув, он продолжает:
- Ровно через три недели после той встречи в автобусе я убедился, что аутизмом никогда не страдал. Случилось это на террасе квартиры в Китсилано, где я курил украденную у тебя сигарету. Да! И это тоже я всегда знал: ты курила. Курила и скрывала, потому что я, видите ли, этого не любил. Ха! Да плевать мне, Дженн, куришь ты или нет! Так вот, стоя на той террасе, сбрасывая пепел на кусты и глядя на Викки, я почувствовал то, что аутистам недоступно, но главное, понял это! За семнадцать лет моя жена ни разу не сказала, что любит меня, и никогда не скажет, потому что не понимает, что это. Но я знаю, что она любит. Её любовь – это необходимость во мне. И без меня она погибнет. Что если однажды я разобьюсь насмерть? Неизлечимо заболею раком? Она уйдёт вместе со мной, потому что сама жить не умеет. И сегодня я не с ней, потому что ещё рано – ей нужно научиться дышать самостоятельно. Как только у неё это получится, я вернусь и буду любить её дальше, а она, наконец, сможет осознанно мне ответить.
