Я тону. Катастрофически не хватает воздуха, и тело совершает рваные неуклюжие движения в попытке всплыть. Взмахивает руками, дёргается, трясётся, цепляясь за единственное, что способно удержать его на плаву. За Матвея. Разве я когда-то надеялась вот так, по-настоящему, что это однажды повторится? Что его кожа снова будет скользить под пальцами, источая тепло, и что мы снова будем целоваться? И что услышу вот это всё… Что, тлея от эйфории, буду продолжать плакать и дико бояться, что происходящее — просто сон. За эти два года Матвей часто снился мне. Благодаря этим снам я стала ненавидеть утро.
Так много хочется сказать, но слова сейчас — ничто. Бесцветная пыль, звук, не имеющий силы. Остаётся только надеяться, что Матвей и так поймёт. Что всё во мне для него. Непрекращающиеся слёзы, каждый сорванный вдох, каждое отчаянное касание.
Он сжимает мои щёки руками, глубоко вдыхает, будто желая высосать между нами весь воздух, целует с новой силой. Мои пальцы путают его волосы, вспоминая их густоту, трогают шею, забираются под расстёгнутую рубашку. Дело не в сексе, совсем не в сексе. Просто мне надо, потому что страшно не успеть. Каким он стал? Как сильно изменился и насколько остался прежним? Я изголодалась по каждой части его.
Слышу глухой стук сбрасываемых ботинок, чувствую его руки у себя на бёдрах. На мне джинсы… Джинсы — это плохо… Мне нужно ощущать его голой кожей. Матвей заматерел. Грудь стала рельефнее и шире, плечи крупнее. Но запах по-прежнему не изменился. Он пахнет светом.
— Ты какая красивая… Даже не представляешь… Как можно быть такой?
А я не представляю, как можно быть таким, как он. Правда не представляю. Мне жаль каждую женщину, на чьём пути он повстречался, потому что его невозможно забыть. Необыкновенный. Искренний. Потрясающий.
Слёзы всё продолжают течь. Если я не плакала полтора года, это не значит, что их не было. Они копились и наконец увидели свет. Я по-прежнему не умею говорить так, как Матвей: отчаянно и бесхитростно сыпать комплиментами. Но губы сами шевелятся, выталкивая наружу торопливую бессвязность:
— У меня никого… Никого… Совсем никого.
Совсем. Два года я никого к себе не подпускала, даже когда принимала решение пробовать. Потому что привыкший к солнцу не согласится на безжизненный свет ламп. Потому что Матвей показал мне так много, отдал столько тепла, что не сравнивать было невозможно. Невыносимо сидеть напротив другого мужчины и знать, что с ним точно не будет так. Матвей тоже всё у меня забрал. В Питер я приехала выпотрошенной оболочкой.
Моё плечо задевает угол стены, его ладонь сдавливает живот и, спустившись, дёргает пуговицу на джинсах. Рубашка Матвея расстёгнута мной до конца, и теперь я отчаянно сражаюсь за его брюки. Приходится прекратить, когда он тянет вверх мой свитер. Кадры будущего щёлкают перед глазами: его голое тело на мне, губы целуют губы. «Скорее, скорее», — требовательно ноет внутри. Это говорит не возбуждение, это совсем другое. Жаром полыхают кожа и кровь, его близостью наэлектризована каждая клетка. Описать мою бурю словами — это будет плоско, банально. В ней столько оттенков и цветов, и каждый максимально сочный.
Приходится открыть глаза, потому что Матвей перестаёт меня целовать. Его грудь ходит ходуном, расширенные зрачки зафиксированы на моей шее.
Я не сразу осознаю, что стало объектом его внимания. Понимаю, когда пальцы, задев ключицу, оттягивают цепочку. Я так свыклась с этой вещью, что стала забывать.
— Ты носила? — глухо и растерянно спрашивает он. Его взгляд быстро перебегает с моего лица на обручальное кольцо, будто Матвей действительно не верит в увиденное.
Я носила не снимая. Это кольцо, вручённое мне с таким отчаянием и безысходностью, стало моим талисманом. Оно заключило в себе часть его света и, когда становилось особенно холодно, согревало меня. Самая ценная вещь в моей жизни, на которую лучший человек в этом мире потратил всё, что имел.
— Выходит, ты тоже не всегда угадываешь, — пытаюсь улыбнуться я, усилием воли удерживая в горле истеричное бульканье.
Грудную клетку больно сдавливает от того, как сильно Матвей меня к себе прижимает, дыхание обрывается от отчаянного поцелуя. Мы зашли на новый круг. Я только что открыла дверь, а Матвей только что вошёл, и у нас есть всего несколько секунд, чтобы залатать пробел в два года.
— Я тебя люблю… Я очень сильно тебя люблю… Думал, сдохну, когда ты в машину садилась.
В лёгких так много воздуха, что нужные слова проваливаются, не сразу выбираясь наружу. Но я помню, знаю, что говорить надо прямо здесь и сейчас, потому что жизнь в любую минуту может тебя сломать и второго шанса не представится.
— Я тебя люблю. Ты самое… А у меня никого… никого…
Спальня со слабым запахом жасмина, каким-то образом не выветрившимся за два года моего отсутствия, под спиной с хрустом пружинит кровать.
Красиво не получается. Я стаскиваю с Матвея брюки, от нетерпения оставляя царапины на пояснице и ягодицах, он грубыми рывками стягивает с меня джинсы. В этот момент я их проклинаю. Они застревают на коленях, цепляются за щиколотки. А нам обоим нужно быстрее. Жизненно необходимо.
Заледеневшая корка внутри окончательно трескается, когда меня придавливает его тело. Столько тепла и столько запаха. Именно в этот момент нытьё в груди пропадает, освобождая место для яркой вспышки счастья, которая в следующий момент приобретает новый оттенок. Распахнув глаза, я принимаю отчаянный толчок внутри себя. Опять слёзы. Мы снова занимаемся сексом.
Ни у одного из нас нет сил и ресурса замедлиться. Есть ускоряющийся скрип кровати, мои вскрики и всхлипывания, его срывающееся дыхание, испарина между телами и отчаянный поцелуй. Оно того стоило. Вот так запросто всего несколько минут компенсировали мне два года одиночества. Их больше нет. Нет боли, тяжести воспоминаний, назойливости ненавистного «А если?», нет сожаления. Я обнимаю шею Матвея крепче. Страшно отпускать.
Он кончает в меня не спрашивая. Финальные толчки полны настойчивого остервенения, будто таким образом он пытается бросить мне вызов. Я давно не пью таблетки, но я не против. Глажу его виски, бережно целую влажные от пота плечи. Пусть знает. Мой ответ — «да». Я приму всё, что он мне даст.
49
Два с половиной месяца спустя
Стелла
— Ты не опоздала? На Савёловском пробка огромная собралась.
Я придерживаю дверь, пропуская женщину с грудничком на руках, и захожу в клинику.
— Успела её проскочить. А ты сам как? Уже в квартире?
Ответ Матвея тонет в гуле перфоратора. Сегодня, если мне не изменяет память, нам должны устанавливать кондиционер.
— Я потом тебе перезвоню, — сообщаю, перед тем как повесить трубку.
Матвей не обидится, потому что мы расстались меньше часа назад. Оказывается, звонить друг другу можно просто так, без особого повода. Справиться о делах и настроении или, как сейчас, спросить о пробках. Это Матвей научил меня лёгкости и заботе. Что набирать друг друга по несколько раз за день — это нормально, даже если не всегда информативно.
Девушка-администратор провожает меня в кабинет к врачу. Зубареву Л. В. посоветовала Таня, когда встал вопрос о поиске нового гинеколога. Мол, подруга с диагнозом «невынашивание» у неё наблюдалась и через полтора года родила здоровую дочку.
Наверное, на счету каждого врача есть подобное чудо, но я тем не менее решила Тане довериться. В любом случае лучше, чем торчать на форумах или выбирать наобум.
— Вас сейчас что-то беспокоит? — спрашивает женщина сразу после моего «Добрый день».
Я могла бы предложить ей заглянуть в карту, где чёрным по белому написан мой возраст, и сказать, что детей у меня до сих пор нет. Но это первый плановый визит, так что рефлексия подобного рода едва ли уместна. Всё по порядку.
— Последние два месяца у меня сбился цикл. Стал продолжительнее. — Подумав, на всякий случай добавляю: — Контрацептивы я не пью уже два года.
