– Вот, у меня в наследство достались! – торжественно внесла она коробку. – Рука не поднялась выкинуть. Как чувствовала: пригодятся. Мне будет приятно, если они найдут место на такой красивой ёлке.
Место нашлось. Потому что мы наряжали ещё ель на улице. Я даже не замечала. Их, оказывается, несколько высажено.
– Настоящие голубые ели! – улыбалась Мотя. – Ну, чуток не выросли, но когда это нас останавливало?
Никогда. Она права. Мы выбрали ту, что ютилась справа возле входа. Немного грустненькая и хиленькая. Может, поэтому мы на ней и остановились.
– Вот, принарядится, взбодрится, да как пойдёт в рост! – тараторила Аня. – Вы не думайте, вроде бы стоит себе палка с корнями, а ведь чувствует всё!
Мы не думали. Нам всё нравилось. Чертяка крутился под ногами, обтирал хвостом и наши ноги, и всё, до чего дотягивался. Он растолстел, чёрная шкура лоснилась, усы топорщились – писаный красавец! А главное – любит меня. Это очень важный момент, который грел сердце, что никак не хотело оттаивать.
Аня оказалась очень проворной и деятельной. Она помогала нам дом украшать. Не сговариваясь, мы остановились на первом этаже. На второй по молчаливому согласию и не заходили.
– Гирлянды! – радовалась кухарка и ловила неодобрительные, слегка ревнивые взгляды прислуги, что искренне считала, будто она их хлеб отбирает. Но работы хватало всем: в доме генералили, мыли окна, чистили столовое серебро (и такое здесь имелось), натирали полы до блеска, заставляли сиять все поверхности.
Аня, кстати, готовила неплохо. Мотя была слишком строга к ней. Может, её блюдам не хватало изысканного мастерства, как у Лии, но Аня быстро училась, ловко пользовалась интернетом и неизменно стремилась нас порадовать чем-то новеньким.
– Ты на неё благотворно влияешь, – ворчала Мотя. – Да ты на всех так действуешь, не замечала? От тебя они, словно от батарейки, заряжаются. Света в тебе много, Ника. А Стефан дурак. Как есть дурачище твердолобый.
О Неймане я говорить не хотела. Бесед Моти о нём не поддерживала. Старуха вздыхала и качала головой.
Двадцать восьмого декабря я проснулась рано. Прислушалась к себе. Нет, ничего особенного не чувствую. Всё, как всегда.
Дом ещё дремал, когда я прокралась в комнату, где стояла ёлка. Вдыхала запах хвои, трогала руками игрушки, включила гирлянды. Все. Они разные. Я специально такие заказала.
На левой стене – разноцветные приветливые огоньки. На окнах – жёлтые тёплые кругляши и снежинки. Справа подмигивает гирлянда-дождь с голубовато-зеленоватыми искрами. Мне нравится, как она выглядит. На улице мы повесили холодную, ледяную гирлянду, что светилась синим потусторонним светом, но вызывала восторг своей холодной изысканной красотой.
Ёлку включать не стала. Для неё ещё не время. Сегодня не тот день, другой. Поэтому я могу позволить себе детскую радость, когда главный подарок – это хорошее настроение, созданное нехитрыми маленькими радостями.
Я не слышала, когда он вошёл. Вскрикнула, когда услышала его глубокое, с лёгкой хрипотцой:
– Ника.
Обернулась. Он стоял на пороге комнаты с коробкой в руках. Наверное, в моих глазах плескался испуг.
– Не бойся. Пожалуйста, – сказал Нейман. По лицу его промчалась и исчезла судорога страдания. Так мне показалось.
А затем он сделал несколько шагов, сокращая между нами расстояние. Остановился напротив, совсем близко подходить не стал.
– С днём рождения, Ника, сказал и осторожно протянул коробку. Обычную. Без бантиков и обёрточной бумаги. В таких конфеты в магазины приводят. Или печенье. Картонная коробка со следами срезанного скотча.
Но я туда не глядела. Во все глаза смотрела на Неймана.
Он вернулся. Помнил?.. Нет, просто знал.
Сегодня мне исполнилось девятнадцать, и он пришёл, чтобы меня поздравить.
Глава 62
– Даже не посмотришь? – хоть бы улыбнулся, что ли. Но нет. Не мог. Я вдруг поняла: Нейман волнуется. Так сильно, что напряжён и не скрывает этого.
И я опустила глаза. Коробка в его руках дрогнула. Живая. Уже выхватывая её, я догадывалась, что он для меня приволок.
На байковой пелёнке, зевая и показывая розовый язык, лежал толстенький щеночек с забавной бело-коричневой мордочкой.
Это был момент, когда все нормальные девочки плачут. А у меня только сухой горячей волной привычно обожгло глаза. Слёз не было, но ком в горле стоял такой, что я не могла вымолвить ни слова.
Он помнил. Мои рассказы Моте, когда я говорила, что однажды у меня будет дом, кот и обязательно – собака.
Нейман ничего не делает просто так. Он всё примечает и ничего не забывает. Но я запуталась. Не знала, как правильно расценить его подарок.
Дом, кот, собака… он на что-то намекал или просто хотел сделать мне приятное? Потому что знал, что у меня несколько другая шкала ценностей и платья, драгоценности, прочая мишура мне неинтересны?
– Ты нашел его на улице? – выдавила я, когда немного пришла в себя.
Сказала и вздрогнула от неожиданности, потому что сразу не поняла, что произошло.
Нейман смеялся. Громко. Хохотал, можно сказать. От всей души, искренне. Я ещё ни разу не слышала его смех. Он у него сочный, глубокий. Как музыка, которую удаётся услышать не каждому.
– Это бордер колли, Ника, – сказал он отсмеявшись. – Очень породистый щенок. Меня убеждали, что собака умная, подвижная, добрая. И живёт достаточно долго – на это была ставка. У него есть документы, заковыристое имя – Джо Хэлси Сент Браун и, надеюсь, верное сердце.
– Санта. Я назову его Санта, – сказала я, доставая малыша из коробки и прижимая к груди. Щенок доверчиво ткнулся мокрым носом в ладонь, и снова меня накрыло: глаза обожгло сухостью и зноем. От избытка чувств не хватало воздуха. Не стесняясь, я дышала глубоко и рвано, захлёбывалась кислородом и никак не могла продышаться.
– Ника, – Нейман, пока я пыталась овладеть собой, приблизился. Один шаг – и он рядом. Очень близко. Стоит, смотрит на меня, будто хочет что-то понять или увидеть. Слишком глубоко проникает, а я не могу с этим бороться.
Он вздохнул, руки его легли мне на плечи, чуть помедлили, а затем Нейман прижал меня к себе. Так сильно, что завозился обеспокоенный щенок. Тявкнул громко и чихнул. Зажатый между нами, он смотрелся забавно: чуть вытянутая мордочка, глазки-пуговицы, ушки то ли торчат, то ли висят. Точнее, и то и другое сразу. Милый пушистик.
– Что мне с тобой делать, Ника? – пробормотал Стефан, и я почувствовала, как он губами касается моей макушки.
– Ничего не надо делать, Стефан, – подняла я лицо.
Он смотрел жадно. Гладил пальцами кожу на скулах, рисуя узоры, что действовали на меня завораживающе.
Он рядом. Приехал. Про день рождения не забыл.
Он неправильно вопросы ставит. Это я не знаю, что мне со всем этим делать… Совсем запуталась, ничего не понимаю.
– Знаешь, что в тебе странного? – произносит он хрипло. Голос ему изменяет, но он, кажется, не замечает этого. Не пытается вернуться в ровное безэмоциональное состояние. – Хотя, в тебе много странностей, Ника Зингер, но эта – особенная.
Я жду, затаив дыхание. Молчу, ожидая, что же он поведает.
– Ты никогда не плачешь. Ни когда тебе больно, ни когда хорошо. Так, наверное, не бывает. Ты ведь маленькая девочка, Ника. Тебе только девятнадцать. Откуда это в тебе? Я, наверное, никогда не смогу разгадать тебя полностью.
Он заметил. Всё видит. Порой не просто насквозь. Он многое способен увидеть то, что скрыто от чужих глаз, таится глубоко внутри. Интересно: а пропасть мою он тоже заметил? Ту, что перемещается и подмигивает бездонной пустотой? Заманивает и усмехается, ожидая, когда же я оступлюсь и полечу вниз…
– Это плохо? – спрашиваю, пряча взгляд, делая вид, что занята Сантой. Да, очень хорошее имя для щенка. Лучше, чем Сент-там-чёрт-знает-кто.
– Нет, не плохо, – касается он губами моей шеи. По телу сразу же бегут импульсы. Внутри завязывается жаркий узел. Я соскучилась. Мы так давно не виделись. Несколько дней по факту. А по ощущениям – вечность. Я не думала, что буду по нему скучать. – Но ты всегда оставляешь после себя чувство неудовлетворения. Будто всего хватает, но всё же чего-то нет. Какого-то очень важного фрагмента. И это заставляет снова и снова возвращаться. Искать тебя. Придумывать поводы, чтобы увидеть.
