А у меня другой выбор.
Вот он, лежит, бледный и печальный, дуется… Или болит что-то, а он молчит, партизан мелкий…
— Если сейчас же не откроешь рот, пойду спрашивать, можно ли тебе вколоть сыворотку правды!
Ванька поворачивается, хитро усмехается одними только глазами:
— Врешь все. Нет такой!
— Есть. Найду! — угрожаю я, — говори, давай!
Сопит. Перебирает край одеяла опять. А потом выдыхает:
— Я боюсь, что он меня заберет!
И я молчу, не уточняя, кто этот “он”. Нам обоим понятно, кто.
— Он маму… — продолжает Ванька тихо и печально, — в больницу… Нет, я понимаю, что надо, что ей там помогут… Но все равно… Разрешения у нее не спросил, конечно же… А я с ним вообще не разговаривал все это время…
— Как это? Совсем?
— Совсем… А он и не заметил, мне кажется… Он ходил злой такой, черный весь. И срывался на всех. Ар с Казом при нем постоянно были, — начинает делиться Ванька, обиженно подхрипывая голосом, — а потом Каз пропал… Ар сказал, что он в больнице, заболел… Ага, заболел… Пулю схватил. Мне Серый говорил… Только он со мной и был… Даже Ляля не приезжала… Ар говорил, что ей нездоровится. Врал. Все врут, Ань. И ты мне врала…
Я молчу, не зная, что говорить. Но в итоге решаю не продолжать этот нескончаемый парад вранья. Ванька не заслужил его.
— Вань, да я наврала про Родиона… Я с ним вообще не виделась после того, как… Уехала…
— А зачем, Ань? — со слезами в голосе спрашивает Ванька, — не хотела оставаться? Со мной? Или он… Он тебе что-то сделал?
Последнее предположение выдается без слез, и голосом таким сухим-сухим. Мертвым. Такого не должно быть у десятилетнего ребенка! И я торопливо отвечаю, осознавая, что опять вру, но тут вообще без вариантов. Правду я ему никогда не скажу. По крайней мере, пока не вырастет.
— Нет, Вань! Он ничего не сделал… Просто… Понимаешь… Ну кто я тебе? Никто. Чужая тетя. Как нам дальше было? Мне оставаться там, в этом доме? В качестве кого? Няньки? Чтоб привязываться к тебе все сильнее, а потом, когда не понадоблюсь, уйти? Я решила, что чем быстрее, тем лучше… И что, если все будет хорошо, то мы стобой чуть позже, когда у твоего отца будет меньше дел, сможем видеться… Ну, как раньше…
Это звучит настолько жалко и плохо, что, слыша себя со стороны, понимаю: Ванька не поверит. Ни за что. И опять обвинит во вранье.
Но и рассказывать, что его отец проявил милосердие, отпустив меня живой из своих лап, не могу. Так же, как не могу рассказывать, какой его отец на самом деле зверь. У Ваньки не осталось никого. Мать в наркологии, лишена родительских прав. Его ей точно не отдадут, Хазаров не допустит. Значит, он может оставаться только с отцом. Или со мной. Но я больше чем уверена, что Хазаров просто так его не отпустит. Значит, буду торговаться, выбивать или себе время посещения, или Хазарову. И будет только хуже, если Ванька начнет еще больше ненавидеть отца…
Но Ванька против обыкновения молчит, смотрит на меня так понимающе, что становится не по себе.
Дети — странные существа. Ты думаешь, что они ничего не видят и не понимают, а в какой-то момент выясняется, что они мудрее большинства взрослых…
Куда это все уходит потом от нас? Почему мы, вырастая, становимся только хуже? Теряем эту бесценную особенность видеть самые потаенные страхи человека и не бояться говорить о них? Интуитивно понимать, где хороший человек, где плохой? Без вот этого, наносного, взрослого? Шелухи этой, которая только прирастает с каждым прожитым годом?
— А что случилось с Серым? — задает он совсем не тот вопрос, которого я от него жду.
Вздрагиваю, поражаясь детской переключаемости, мотаю головой.
— Не знаю… Как ты вообще?.. Понял?
— Да я давно понял, — пожимает плечами Ванька, и меня невероятно удивляет это его показное равнодушие, — он как-то телефон оставил на столе, живот у него прихватило… А я залез… — он делает паузу, словно ждет, что буду ругать за это, но я молчу, естественно, и Ванька продолжает, — я не хотел ничего такого… Просто он так переписывался, что мне стало интересно, с кем… И почитал…
— А как ты пароль подобрал? — удивляюсь я.
— А чего там подбирать-то? — тоже, в свою очередь, удивляется моей наивности Ванька и продолжает, — короче, у него там было много всего, но отдельно смс в вайбере на номер не обозначенный… Что-то типа: “Скоро решу с мелким щенком”. Я как-то сразу понял, что про меня… Там вся переписка была предыдущая стерта, а это не успел…
— А отцу сказать? — резонно замечаю я, ощущая, как мурашки по коже ползут от ужаса.
— Да пошел он! — агрессивно отвечает Ванька, — чего он для меня хорошего сделал? Маму отобрал! Тебя отобрал! Дом, словно кладбище! Только мумии кругом! Нет, я решил, что сам выберусь! Я решил, что свалю от него и тебя пойду искать!
— Ох, Ванька…
— Ну что Ванька? Что Ванька? Вы все думаете, что я ребенок и ничего не понимаю! А я все понимаю! И все вижу! Он тебя обидел! Маму тоже мужики обижали! И били! Он тебя бил? Да?
— Нет, ну что ты! Нет! — порываюсь обнять его, но Ванька выворачивается из моих рук, смотрит сурово и зло:
— Врешь опять! Я сначала, когда ты… Короче, обиделся сильно. А потом подумал, повспоминал… Сравнил… Не ври мне! Опять сейчас соврала! Хочешь, чтоб я о нем хорошо теперь думал? Да пошел он! Пусть только попробует забрать!
— Вань…
— Нет! Я не соглашусь больше! Его все вокруг боятся! Стороной обходят, как смерть!
— А ты?
— А я не боюсь! Я вырасту и убью его! За тебя! За маму!
— Ваня… Ты слишком категоричен сейчас…
— Я нормален! Это вы все вокруг… Врете! И Серый… В глаза улыбался, по голове трепал, играл… А сам в смс “щенком”... Ничего, я ему показал, какой я “щенок”... Он думал, что я ничего не понимаю… “Поехали на набережную”... — передразнивает Серого Ванька.
Смотрит на меня в упор, и я поражаюсь, насколько не детские у него сейчас глаза…
— Я его по башке ударил на светофоре, — усмехается он, — рукояткой ножа. В затылок, как Иваныч учил… А потом выскочил и свалил… Мы в Старый ехали, как раз по обводной… А там недострой. Я и рванул. Мест не знаю, но затихарился. Жаль, без мобилы… Сидел-сидел, а потом решил выше полезть… И сорвался… Дурак…
— Ты не дурак, Ваня! — я опять тянусь обнимать, и в этот раз он поволяет. Похоже, этот выплеск все силы из моего мальчика вытянул, потому что он как-то обмякает, спокойный такой становится, сопит мне в плечо, словно маленький ежик, — ты не дурак! Ты сильный, очень смелый и очень находчивый…
— Да какой я находчивый и смелый? — бормочет он, — меня только и делают, что таскают туда-сюда… А я даже постоять за себя не могу… И за тебя… Он тебя… Обидел… А я его не убил за это…
— Можешь! Можешь постоять, — жарко шепчу я, — а убивать никого не надо… Зачем становиться похожим на… Не надо, Вань…
Ванька успокаивается, укладывается обратно на кровать, и я, чуть подождав, пока он засопит мирно, выхожу из палаты. И только здесь пытаюсь выдохнуть и унять дрожь в пальцах.
Василий Иванович появляется неожиданно из своего кабинета, осматривает меня и кивает, чтоб зашла.
— На вот, махни, — он ставит передо мной стопку коньяка, — совсем доходяга стала… Какого черта приперлась в выходной? Что тут с твоим Ванькой случится?
— Не знаю… Подумала, он проснется, а меня нет рядом… — бормочу я, послушно выпивая. И задыхаюсь, потому что хорошо идет, огнем прям.
И хочется еще. Тянусь за бутылкой, но Василий Иванович отбирает:
— Нет, хватит тебе.
Закусываю лимоном, откидываюсь на спинку стула, прикрываю глаза.
— Что у тебя с Хазаровым?
Боже… Да не надо мне сейчас этого! Только выдыхать начала!
— Ничего… — скриплю безжизненно, и Василий Иванович усмехается:
— Ну да… А спонсорская помощь больнице на сорок миллионов просто по доброте душевной упала сегодня… И просьба тебя не перегружать работой…
Никак не комментирую. Щедрый какой… Грехи замаливает? Ну, пусть… Больнице от этого польза.
