Рита так увлеклась собственными мыслями, что почти не слышала, о чем разговаривают Марина и мать.
«Боже, как неприлично!» — тряхнула она головой.
— Так что надо мне выходить на работу, — печально говорила Марина. — А Ольгу в садик… Не хочется!
— Да зачем ее в садик? — вырвалось у Анны Владимировны. — Я с ней посижу… Васька будет ее закидывать по утрам, ничего страшного… Надо тебе работать, иначе потеряешься… Не в деньгах этих чертовых дело. В тебе самой… Ты стала занижать самооценку. А это плохо, Марина! Женщина ведь должна всегда оставаться личностью…
Марина слушала ее, слегка наклонив голову, и больше всего сейчас Рита боялась увидеть снова на ее лице выражение презрительного и недоуменного превосходства, которое раньше частенько появлялось на ее смазливом личике.
Но на сей раз Марина выглядела усталой и внимала каждому слову Анны Владимировны.
— Разве самооценка главное, — сказала она тихо. — У меня раньше была высокая, только Васька смотрит в другую сторону… И как его удержать? Может быть, я и расплачиваюсь сейчас за старые грехи. В том числе за завышенную самооценку…
Она невесело рассмеялась.
— Грехи исправляются, — неожиданно для себя самой поддержала разговор Рита. — Так мне кажется… И с Васькой надо поговорить. По душам. Ты не пробовала? Может быть, тебе вообще только кажется, что у него кто-то есть. Лучше откровенность. В конце концов, у вас Ольга…
Марина ответила не сразу. Удивленно обернулась и долго смотрела на Риту, как бы не веря собственным ушам. Они не разговаривали два года.
— Но как же я…
— Просто, — усмехнулась Рита. — Сядь напротив него и скажи ему, что ты его любишь. Любого — больного, нищего, потерявшего надежду… Какого Бог послал, такого и любишь. Что деньги и статусы эти глупые ничего для тебя не значат. Только он один. Чтобы всегда был рядом… Потому что когда его нет рядом, что-то там, внутри, ломается. Умирает… И не надо ничего этого — лучше уж работать на пяти работах, если так суждено… Только он непременно должен быть рядом. Потому что эти гребаные материалисты все напутали. Не бытие определяет сознание. Душа все определяет. То есть сознание… И жизнь это постоянно нам доказывает. А мы прицепились к этому самому «бытию» и думаем, что ничего нет важнее…
Она встала, нашла сигареты.
— Хочешь? — предложила Марине.
Та кивнула, боясь вымолвить слово.
— Дурочка ты, Маринка, — вздохнула Рита. — Сама накручиваешь… Нет никого у Васьки, ей-богу. Я его знаю. Он треплет языком, как флаг по ветру, но его слова так далеки от истины! Одна сплошная бравада… Ему всю жизнь хотелось выглядеть хуже, чем он есть на самом деле. Потому что поверил — бытие все определяет… И старается спрятать душу поглубже, чтобы никто не заподозрил, что все как раз наоборот.
— Так, девочки, — сказала Анна Владимировна, — мы с Оленькой пойдем погуляем… Если мы вам не нужны…
Не дожидаясь ответа, она встала и одела девочку.
Дверь за ними закрылась.
— Мама — образец тактичности, — рассмеялась Рита. — С одной стороны, хочется узнать, что же натворил наш дорогой мальчик, а с другой — понимает, что о бабских проблемах лучше говорить ровесницам…
— Не всегда, — возразила Марина. — Я теперь часто ругаю себя за то, что была такой… Потому что мне не хватает ее советов.
— Я же тебе сказала, все можно исправить… Главное — успеть. Рассказывай, что происходит.
— Ничего особенного, — пожала Марина плечами. — Васька стал исчезать по ночам… Говорит, что работает. Денег же стало меньше… Представляешь, парадокс? Человек работает днями и ночами… Раньше все было наоборот. А потом мне сказали, что его видели с какой-то дамой. Дама старше его, но очень хороша собой. Я узнала, что она приехала из-за границы.
— Иностранка?
— Нет, русская… Замужем была там. Не выдержала… Рит, что мне делать?
Она смотрела на Риту таким детским, беззащитным взглядом и просила немедленного ответа, а ответа не было…
Если и был, то не у Риты.
— Не знаю, — ответила она честно. — Если бы я сама знала, как можно исправить собственные ошибки… Чужую беду руками разведу, Маринка. А свою… Может быть, вам все-таки сначала надо поговорить?
Марина покачала головой.
— Я боюсь, — призналась она. — Я боюсь, что он скажет мне правду. И эта правда будет жестокой…
— А если нет? Почему ты уверена в том, что ничего хорошего впереди не будет?
— Потому что я была с самого начала слишком глупа, самонадеянна… И еще — я сделала ужасную вещь. Я пока не могу сказать тебе какую. Но мне есть за что расплачиваться…
Она снова замолчала, словно набираясь сил.
— В общем, мне надо тебе кое в чем признаться, — сказала она.
— Господи! — вырвалось у Риты. — Не смотри на меня, пожалуйста, таким взглядом! Что такого ты могла сделать? Глупенькая… — Она, повинуясь порыву жалости к этой поникшей женщине, обняла ее и теперь гладила по волосам, утешая ее, как ребенка: — Ну что ты… дурочка какая… не плачь, пожалуйста… Нет на свете вещей неисправимых. Только смерть разве что, но я где-то читала, что это тоже радость, освобождение… Маринка, перестань…
— Ты же ничего не знаешь обо мне! — выкрикнула Марина сквозь слезы. — А я боюсь тебе все рассказать, потому что… потому что… потому что теперь я боюсь потерять вас с мамой больше, чем Ваську!
— Тогда расскажи, — мягко попросила Рита, тронутая искренностью Марининых слов. — Постараемся тебя понять и не потеряться.
— Я виновата в том, что ты его потеряла, — сказала Марина с отчаянной решимостью. — Господи, Рита, это я во всем виновата!
«Девочка моя…»
Он написал эти слова снова и так же, как и в предыдущий раз, порвал листок.
С какой стати он снова и снова пишет ей письмо, которое никогда не отправит?
Забыть о ней — вот самое лучшее. Почему ему не удается выкинуть из головы ее образ?
Каждый день он просыпается с ее именем на губах. Каждую ночь она становится королевой Маб: ни на минуту не оставляет его — ни днем, ни ночью…
Он встал, подошел к окну. Даже в проходящих мимо женщинах он видел ее. Она, и только она…
«Девочка моя, — складывались в голове строки, которые он запрещал себе писать. — Ты была самым светлым, что только было в моей жизни… Я знаю, мы никогда не увидимся, не поговорим — потому что я не хочу этого. Ты все равно не сможешь быть счастливой и спокойной рядом со мной. Может быть, ты и права. Я не тот человек, который сможет принести твоей душе уверенность и спокойствие. Я сам брожу во мраке — как я могу взять тебя с собой? Ангел мой, я уже давно простил тебя, но не могу сказать тебе об этом…»
